Биография эсхила. Хорхе Анхель ЛиврагаТеатр мистерий в Греции

греч. Aischylos)

(ок. 525 - 456 до н.э.)

греческий драматург, прозванный «отцом трагедии»; происходил из знатного элевсинского рода, принимал участие в Греко-персидских войнах, умер на Сицилии. Э. написал ок. 80 трагедий, из которых сохранилось лишь семь: «Просительницы», «Персы», «Семеро против Фив», «Прикованный Прометей» и трилогия «Орестея».

Трагедия «Прикованный Прометей» переосмысливает образ древнего тирана: из примитивного обманщика, которым показывает его Гесиод, Прометей у Э. предстает не только образцом героя, которому человечество обязано всеми благами цивилизации, но и носителем глубокого внутреннего трагизма.

Редким образцом трагедии, сюжетом которой послужили не мифы, а современные драматургу события, являются «Персы». Участник Саламинской битвы и свидетель разгрома персов, Э. создал патриотическое произведение, в котором хотел показать величие подвига своих соотечественников и предостеречь врагов от захватнических планов.

«Орестея» - единственная из античных трилогий, сохранившихся полностью. В первой ее части - «Агамемнон» показана трагическая судьба предводителя ахейского войска Агамемнона, погибшего по возвращении из-под Трои от руки своей жены Клитемнестры. Во второй части - «Хоэфоры» (дословно «женщины, приносящие надгробные возлияния») рассказано о мщении сына Агамемнона Ореста, убивающего мать. В «Эвменидах», завершающих трилогию, изображено преследование Ореста эриниями. Творчество Э. не оставалось неизменным.

Даже потому немногому, что сохранилось, можно судить о различиях между его ранними и более поздними трагедиями, когда он испытал влияние Софокла. Если в ранних трагедиях действие развивалось внешне и лишь к концу трагедии, то все три части «Орестеи» дают образец нарастающего драматизма: каждый новый эпизод приближает к трагической развязке.

Творчество Э. оказало заметное влияние на дальнейшее развитие греческой драматургии. Аристофан, напр., поставил Э. на первое место среди знаменитых трагиков, охарактеризовав его как воспитателя греческого народа.

Эсхил. Трагедии / Пер. Вяч. Вс. Иванова, отв. ред. Н.И. Балашов. М., 1989; Головня В. История античного театра. М., 1972. С. 78-107; История греческой литературы: В 3 т. Т.1. М.; Л., 1946. С. 307-341; Лосев А.Ф., Сонкина Г.А. и др. Греческая трагедия. М., 1959. С. 43-102; Ярхо В.Н. Эсхил. М., 1958; Ярхо В.Н. Драматургия Эсхила и некоторые проблемы древнегреческой трагедии. М., 1978.

(И.А. Лисовый, К.А. Ревяко. Античный мир в терминах, именах и названиях: Словарь-справочник по истории и культуре Древней Греции и Рима / Науч. ред. А.И. Немировский. - 3-е изд. - Мн: Беларусь, 2001)

(525/4 - 456 до н. э.)

Великий афинский трагик, автор, по крайней мере, 79 произведений, из которых до нас дошли только 7: "Персы", "Умоляющие", "Семеро против Фив", "Прикованный Прометей" и трилогия "Орестея", включающая трагедии "Агамемнон", "Хоэфоры", "Эвмениды". Эсхил участвовал в сражениях при Марафоне и Саламине против персов; история же его смерти, случившейся оттого, что орел сбросил черепаху на лысую голову Эсхила, похожа на легенду. Эсхил - старший из основоположников греческой драмы; он ввел второго актера, что обусловило независимость от хора драматического диалога и действия. Все пьесы Эсхила пронизаны сильным религиозным чувством; в их основе - конфликт между человеческими страстями и божественным промыслом. Уже при жизни Эсхил был славен возвышенной метафорой и архаическим стилем, что вызывало насмешки Аристофана и восторг Шелли.

(Современный словарь-справочник: Античный мир. Cост. М.И.Умнов. М.: Олимп, АСТ, 2000)

др.-гр. драматург, «отец трагедии». Происх. из знат. рода в Элевсине, принимал участие в важнейших сражениях Греко-персидских войн: при Марафоне (490), Саламине (480) и, возм., Платеях (479). На состязании трагич. поэтов Э. выступил впервые в 500, первую победу одержал в 484. Впосл. еще 12 раз занимал 1-е место, а после смерти Э. (в Сицилии) было разрешено возобновлять его трагедии на правах новых драм. Введя 2-го актера и уменьшив роль хора, Э. превратил трагедию-кантату, какой она была еще у Фриниха, в трагедию - драмат. действие, в основе к-рого лежало жизненно важное столкновение личностей и их миропонимания. Еще большему углублению конфликта способствовало введение Э. в «Орестею», по примеру Софокла, 3-го актера. Всего Э. написал свыше 80 произв. (трагедий и сатировских драм), объединенных б. ч. в связные тетралогии. До нас дошли полностью 7 трагедий и значит, кол-во фр-тов. Надежно датируются трагедии «Персы» (472), «Семеро против Фив» (467) и трилогия «Орестея» (458), состоящая из трагедий «Агамемнон», «Хоэфоры» («Плакальщицы», «Жертва у гроба») и «Евмениды». Трагедию «Молящие» («Просительницы») обычно относили к ранн. периоду твор-ва Э. После открытия в 1952 г. папирусного отрывка дидаскалии к трилогии «Данаиды» (в состав к-рой входили «Молящие») больш-во исследователей склонны датировать ее 463, одн. худож. особенности «Молящих» больше согласуются с нашим представлением о твор-ве Э. в сер. 70-х, а дидаскалия могла относиться к посмертной постановке. Нет единогласия также в определении даты «Прометея прикованного»; его стил. черты говорят скорее в пользу позд. датировки.

Идейное содержание твор-ва Э. и худож. особенности его драм отражают, с одн. ст., процесс окончательного оформления афин. демократического полиса во 2-й пол. V в., с др. - завершение стил. традиций др.-гр. архаики и переход к иск-ву зрелой классики. В мировоззренческом плане для Э. характерно глубокое убеждение в конечной разумности космоса, существующего по законам вечной справедливости под наблюдением бессмертных богов. Челов. деяния могут на время пошатнуть это божеств, устр-во, подводя его к опасной черте, но они же способствуют его возвращению в первонач. состояние. С этой т. зр. толкуется Э. сама ист. реальность, свидетелем к-рой он был: в «Персах» Э. видит причину победы гр. флота и поражения персов при Саламине не только в превосходстве афин. демократической государственности над вост. деспотизмом, но и в преступной гордыне Ксеркса, посмевшего посягнуть на естеств. (и потому божеств.) порядок вещей. При этом попытка нарушить исконное соотношение природных стихий может возникнуть только вследствие умств. заблуждения Ксеркса, к-ромуА противостоит разумность объективно существующего мира. Временное преобладание иррациональных челов. побуждений над естеств. нравственными нормами лежит в основе конфликта, пронизывающего трагедию «Семеро против Фив» - заключ. часть несохранившейся «фиванской трилогии». Отцовское проклятье, тяготеющее над Этеоклом, побуж­дает его к нечестивому братоубийственному поединку, но герой принимает свое решение в состоянии крайней одержимости, к-рая приводит к торжеству, объективной необходимости, требующей пресечения преступного рода Лаия и Эдипа. Известная однозначность конфликта в «Персах» уступает место в «Семерых...» осознанию диалект, противоречивости мира, в к-ром один и тот же поступок м. б. одновременно и справедливым и преступным. В наиб, закон, форме трагическая диалектика мира выявляется в «Орестее», подводящей итог всему твор-ву Эсхила. Агамемнон, возглавив поход против Трои, выступает как справедливый мститель за преступление Париса, поправшего божеств, закон гостеприимства. Одн. ради успешного исхода войны царь приносит в жертву собственную дочь Ифигению, не говоря уже о десятках своих соотечественников. Разорение Трои за вину Париса делает самого Агамемнона виновным перед лицом высшей справедливости и дает основание его неверной супруге Клитеместре истолковать убийство мужа как расплату за пролитую им кровь. При этом показательно, что Агамемной и Клитеместра, как и Этеокл, принимают решение или совершают кровопролитие в состоянии умственного исступления, потери контроля над разумом. Новая ступень трагич. конфликта - убийство Клитеместры ее сыном Орестом, мстящим за отца; в этом поступке собств. побудительные мотивы Ореста сливаются с божеств, пророчеством, исходящим из уст Аполлона и получающим одобрение богини Афины. Окончат, решение принадлежит, одн., голосу афин. граждан в лице ареопага, созываемого Афиной специально для рассмотрения дел о кровопролитиях в пределах рода. Так архаич. закон возмездия («око за око») уступает место гос. органу, к-рый призван блюсти заповеди божеств. Справедливости. Трагедия «Прометей прикованный» отражает др. направление мировоззренческих поисков Э., ведущих к отказу от антропоморфного образа Зевса. В «Прометее» владыка богов, деспотически карающий гл. героя за благодеяния, оказанные им челов. роду, и преследующий нечестивой страстью аргосскую жрицу Ио, очень далек от того идеального судьи, к-рый осуществляет предписания мировой Справедливости в «Орестее». В не дошедшем до нас «Прометее освобождаемом» Зевс, судя- по сохран. фр-там и антич. свид-вам, наделялся уже иными свойствами: ему приписывалось внедрение в челов. общ-во нравственных устоев, к-рыми дополнялись материальные блага, дарованные людям Прометеем. В образе самого Прометея получает также завершение один из центр, для Э. вопросов человеческого поведения - ответственность героя за принимаемое им решение. Одн. Прометей отличается от др. персонажей Э. тем, что он наделен даром пророчества, заранее знает о грозящих ему муках и тем не менее отвергает любое соглашение с Зевсом. Благодаря этому внешне статичная трагедия наполняется огромным внутр. напряжением, а самый образ Прометея, как и др. героев Э., приобретает монументальное величие.

В стил, плане дошедшие трагедии Э. демонстрируют мастерское владение приемами архаич. повествования (композ. симметрия, рамочная структура, лексич. скрепы) и их преодоление с целью подчинения элементов архаич. техники новому единству. Так создается фронтонная композиция отдельной трагедии, в к-рой части, расположенные симметрично вокруг центр, ядра, объединяются лексическими и ритмическими скрепами, а также целой системой лейтмотивов. В «Орестее» фронтонная структура в свою очередь преодолевается благодаря динамической устремленности действия к кульминации, перемещающейся в каждой трагедии из центра к ее завершению. Особо следует отметить язык Э.: он отл. возвышенностью, смелыми речевыми образами, слож. определениями, неологизмами, причем от ранних трагедий к поздним возрастает содержательность языковых характеристик. Своим твор-вом Э. заложил основу для афинской драмы, где опыт «отца трагедии» использовался и переосмыслялся его преемниками - Софоклом и Еврипидом.

(Античная культура: литература, театр, искусство, философия, наука. Словарь-справочник / Под редакцией В.Н.Ярхо. М., 1995.)

Отличное определение

Неполное определение ↓

Глава I
Эсхил

(ок. 525–456 г. до н. э.) (Капитолийский музей, Рим)

1. Биография

По причинам, которые были изложены выше, об Эсхиле, как и о многих других персонажах классической древности, мы знаем очень мало. И еще меньше знаем наверняка.

Эсхил, сын Эвфориона, принадлежал к классу деревенской аристократии – евпатридам*. Значение его имени, возможно, связано со стрижкой овечьей шерсти или обработкой щетины и шерсти других животных.

В те времена имен и фамилий в нашем понимании не существовало. Имя или прозвище указывало на определенную характеристику своего хозяина. А для того, чтобы отличить человека от его тезки, поясняли, что он сын такого-то.

Семья Эсхила была сильно увлечена театром, ведь драматургами стали и его сын, и правнук, и два праправнука его сестры.

Эсхил родился в Аттике, в городе Элевсине. В те времена он находился недалеко от Афин, а сегодня элевсинские руины оказались в пригороде столицы. Поселение это с давних времен было известно тем, что там существовал древнейший центр Мистерий; он образовался вокруг расселины, достигавшей, по слухам, ада, куда волей Аида была помещена Персефона на горе ее матери Деметре. Неподалеку от Элевсина было море – таинственное море с низкими обрывистыми берегами и священным побережьем. Во многих трудах он упоминается как «город двух богинь».

Два брата Эсхила, Кинагир и Аминий, отличились в греко-персидских войнах* и даже были официально объявлены героями. Сам Эсхил отважно сражался при Марафоне, Саламине и Платеях. В битве при Марафоне он был ранен. Эсхил никогда не забывал о своем участии в войне: и сегодня поражает, что отец трагедии – одной из величайших духовных и культурных вершин человечества – считал большей честью быть воином, чем мирным человеком. Одного этого примера достаточно, чтобы увидеть, как с течением веков у людей меняется система ценностей. Еще четыреста лет назад испанец Сервантес, создатель всемирно известных персонажей Дон Кихота и Санчо Пансы, говорил, что больше ценит свою левую руку, потерянную в битве при Лепанто*, чем правую, которой пишет.

Надгробие Эсхила

(из книги: Histoire universelle des theatres, vol. 1, 1779)

То, какое значение Эсхил придавал своим боевым заслугам, мы можем понять, читая составленную им самим эпитафию; она гласит:

Эвфорионова сына, Эсхила Афинского кости
Кроет собою земля Гелы, богатой зерном;
Мужество помнят его Марафонская роща и племя
Длинноволосых мидян, в битве узнавших его.

(Пер. Л. Блуменау)

Говорят, что даже спустя века художники и поэты совершали паломничество на Сицилию к этому надгробию. В эллинистическую эпоху не было человека, который не сравнил бы Эсхила с Гомером и не посвятил бы ему своих стихов, держа в руке зеленую ветвь*, как делали те, кто участвовал в священном паломничестве и воспевал богов.

Смерть Эсхила

(из книги: E. Q. Visconti, Iconographie grecque, 1814)

Одна древняя легенда позволяет нам соотнести время жизни трех великих авторов трагедий. Говорят, что, когда Эсхил участвовал в битве при Саламине, ему было 45 лет; Еврипид родился в день битвы, а Софокл руководил хором эфебов*, которые прославляли победу в ней.

Бо́льшую часть своей жизни Эсхил провел в Афинах, но однажды по причинам, которые нам не известны, покинул их навсегда. Версий есть множество, и мы склоняемся к той, согласно которой, Эсхил, будучи посвященным в Элевсине и дав обет молчания о его таинствах, нарушил его в трагедии «Прометей прикованный», в некоторых стихах, о которых благоразумнее будет умолчать. Кое-кто даже утверждает, что его могли побить камнями. Более вероятно, что он нашел прибежище у тирана (греческий эквивалент фактического правителя) Гиерона Сиракузского. Однако из-за недостатка сведений вся эта история остается неясной, к тому же произведения Эсхила продолжали одерживать победы в проводившихся в Афинах состязаниях – например, «Семеро против Фив», датированные 467 годом до н. э., – а этого не могло произойти, если он действительно был приговорен к изгнанию за святотатство.

Аристофан

(ок. 445 – ок. 385 г. до н. э.)

По данным большинства его биографов, Эсхил умер в возрасте 69 или 70 лет. Биографы римской эпохи считали, что его убил орел, бросив большую черепаху на лысую голову драматурга, которую принял за камень. Такая смерть кажется нам странной. Орлы действительно обычно разбивают свою добычу о камни, прежде чем поедать ее, но тот факт, что эта птица была посвящена Зевсу, а черепаха – Аполлону, очень символичен. Вероятнее всего, речь идет о легенде, возникшей вокруг возможного нарушения Эсхилом тайн Элевсинских мистерий.

Узнав о кончине драматурга, афиняне удостоили его высших почестей, а его многочисленные трагедии, победившие в стольких состязаниях, заново поставили на сцене. Эсхил появляется в «Лягушках» Аристофана как персонаж и говорит о самом себе: «Моя поэзия не умерла вместе со мной». Насколько нам известно, никакой другой автор после своей смерти не удостоился чести появиться в греческих пьесах в качестве персонажа и никому не воздавали таких многочисленных и необычайных почестей. Бронзовый бюст Эсхила даже ставили рядом с бюстом Гомера, к которому относились как к божеству.

2. Произведения Эсхила

Нам не известно, сколько произведений создал Эсхил. Предполагается, что их было не менее девяноста: 70 трагедий и 20 сатировских драм.

Если названная цифра верна, то эти произведения невозможно сгруппировать по тетралогиям, поскольку двадцати сатировским драмам должно соответствовать шестьдесят, а не семьдесят трагедий. Но возможно такое объяснение: помимо двадцати тетралогий, состоящих из трилогии (трех трагедий) и сатировской драмы, Эсхил мог написать десять самостоятельных трагедий еще до установления в Афинах правил, по которым на состязаниях каждая трилогия должна была завершаться сатировской драмой. Не для того ли, чтобы они еще больше отличались от Элевсинских таинств?

Трагедии могли быть «связанными», и тогда все три развивали общий сюжет. А могли быть «свободными»: в таком случае сюжеты всех трех трагедий были самостоятельными. «Персы» – «свободная» трагедия – единственное исключение среди всех остальных «связанных» трагедий Эсхила.

Круазе* считает, что Эсхил писал «связанные» трилогии в силу своих религиозных (иными словами – мистериальных) убеждений и чтобы лучше выразить некоторые традиционные представления об отношениях между людьми и Судьбой.

По упомянутым выше причинам до нас дошло лишь семь трагедий Эсхила. Как почти все произведения классической Греции, эти немногие сохранились в архивах Александрии. Это были копии с официальных оригиналов, хранившихся в Афинах. Из Александрии весьма качественные копии попали в Константинополь, а оттуда, уже в эпоху Возрождения, – в Европу.

Даже в самой глубокой древности все библиотеки, как доказали находки в Ниневии*, имели каталоги хранившихся в них книг. Благодаря отдельным частям греческих каталогов удалось узнать названия 79 творений Эсхила. Одиннадцать трагедий были непосредственно связаны с Дионисийскими мистериями, как, например, «Семела» и «Кормилицы Диониса». Они рассказывали о детстве этого бога в соответствии с универсальным мифом о «Божественном младенце», который мы встречаем и в истории Агни в Ведах, и в библейском описании детства Иисуса. Эсхил создавал также трагедии и на героические сюжеты. К истории о Филоктете* обращался позже и Софокл, к сюжету об Ифигении – Еврипид. Кроме того, у Эсхила было еще две трилогии: одна об Ахилле, другая об Аяксе.

Согласно лексикону Суды*, Эсхил также считался лучшим автором сатировских драм, которых он создал, по меньшей мере, пятнадцать. Однако из всех произведений этого жанра, написанных греческими авторами, целиком сохранилось лишь одно – «Циклоп» Еврипида, – а драмы Эсхила были утеряны полностью.

Из огромного количества созданных им произведений только семь пережили крушение классической греческой цивилизации, и даже они, возможно, были отчасти изменены или переделаны. Поэтому мы не можем в полной мере представить и по достоинству оценить подлинное наследие этого гения трагедии, гиганта духа – Эсхила.

Перечислим его трагедии, известные нам, в общепринятом хронологическом порядке:

Просительницы (приблизительно 490 г. до н. э.)

Прометей прикованный (приблизительно 476–466 г. до н. э.)

Персы (приблизительно 472 г. до н. э.)

Семеро против Фив (приблизительно 467 г. до н. э.)

Агамемнон

Хоэфоры

Эвмениды

Последние три трагедии составляли трилогию «Орестея», созданную около 458 года до н. э.

3. Эсхил – создатель трагедии?

Когда мы говорим, что Колумб «открыл Америку», мы вовсе не утверждаем, на основании известных нам фактов, что он был первым европейцем, который достиг берегов нового континента. И точно так же, называя Эсхила «отцом трагедии», мы вовсе не хотим сказать, что никто до него трагедий не писал. Это означает лишь, что он смог возвысить трагедию до явления всемирного масштаба и превратить ее в общепризнанный театральный жанр, который способен развиваться, наполняясь событиями прошлого и настоящего, реальными или вымышленными.

Мы уже упомянули некоторых предшественников Эсхила, начиная с Феспида*. Однако именно Эсхил, по словам Мюррея*, ввел трагедию «в сферу творческого вымысла, рассказывающего о скоропостижных смертях и темных страданиях и раскрывающего для нас существование иных ценностей, доступных человеку и отличных от очевидных ценностей физической жизни или смерти, от счастья или страдания. При соприкосновении с этими иными ценностями дух человека может победить и побеждает смерть».

Действительно, повседневные столкновения со смертью и победы над ней, которые мы не осознаем, в трагедии возвеличиваются. Смерть оказывается не просто прекращением жизни, но жертвой (sacrificio ), то есть священным делом (лат. sacer officio ). Это ключ, открывающий одну из дверей Мистерий. Трагическая смерть – благородная, исполненная магии, творящая. Она полна художественного смысла, а ее красота и героизм пробуждают скрытые способности человеческой души, открывая ее для мистического опыта.

В противном случае, считал Аристотель, любой несчастливый конец был бы отвратительным, пугающим и бесполезным. Эсхил подводит нас к тому, что можно назвать «сутью трагического», и мы должны помнить, что победа над смертью, которая начинается с подъема духа, не дающего страху завладеть умирающим, была частью Мистерий Диониса.

Аристотель указывает также, что Эсхил создал форму трагедии: «Что касается числа актеров, то Эсхил первый ввел двух вместо одного, он же уменьшил партии хора и на первое место поставил диалог, а Софокл ввел трех актеров и декорации» (Аристотель «Поэтика», пер. В. Аппельрота).

Феспид использовал лишь одного актера, или протагониста*. Эсхилу мы обязаны появлением второго – девтерагониста, что позволяло с помощью диалога разбираться в характере персонажей и понимать их. Софокл ввел третьего актера, или тритагониста; его использовал и Эсхил в некоторых своих трагедиях. Кроме того, у Эсхила хор уменьшился с пятидесяти до двенадцати человек и постепенно стал терять свое первоначальное значение. Эсхил был одновременно представителем доклассической эпохи и создателем классической трагедии. Он поистине стал связующим звеном между древними тайными действами в Мистериях и теми представлениями, которые родились из них и превратились в театральные постановки, доступные широкой публике.

4. Сценическая техника и новые приспособления

Эсхил не только создал новый жанр трагедии, но и обогатил его сценическую постановку смелыми экспериментами, добившись выдающегося, небывалого драматического эффекта. По этому пути шли потом все греческие авторы, хотя со временем их творения становились все более непритязательными и в них чувствовалось все меньше воображения. Возможно, это было частным проявлением того, что происходило со всем греческим миром после Александра – тогда этот мир переживал свое малое Средневековье, которое не знало Возрождения вплоть до присоединения Эллады к Римской империи.

Слова Аристотеля о том, что Софокл «ввел декорации», означают, что он усовершенствовал существовавшую ранее сценографию . Впрочем, это «усовершенствование» можно воспринимать как упрощение, которое более соответствовало наступившим временам, когда все относившееся к Мистериям растворялось в новом драматическом жанре и в театре вообще. Комедиографам, которые не были посвященными в Таинства, не нравилось то, как неожиданно и даже пугающе разворачивается действие, всю глубину которого они не могли понять.

Эсхил использовал всю механику того времени и то, что мы сейчас называем спецэффектами. В одном из его утраченных произведений под названием «Психостазия» («Взвешивание душ») Эсхил показывает Зевса на небесах, который на огромных весах взвешивает судьбы Мемнона* и Ахилла, в то время как их матери Эос и Фетида «парят» в воздухе рядом с весами. После этого Эос спускается на землю и забирает тело своего сына. В этом произведении Мемнон не является ипостасью египетского Ра… но некоторое отношение к нему имеет, поскольку приходится сыном царю Египта и Авроре. Вспомним, что для мистериальной египетской религии три положения Солнца на небе представляют три мистических аспекта его власти: Мемнон на восходе, Амон в полдень и Маамон на закате. Поэтическая греческая версия рассказывает, что с тех пор заря – Аврора, или Эос, – оплакивает смерть своего сына росой на рассвете.

Как же удавалось достигать таких эффектов: поднимать в воздух огромные тяжести и низвергать их, изображать вызывающие дрожь обвалы, как в «Прометее прикованном», молнии и искусственные наводнения?

Театр Диониса в Афинах

На этот вопрос невозможно дать исчерпывающий ответ, поскольку древние, в силу специфики своей психологии, не оставили нам подробных описаний этих технических приспособлений и не дали понять, использовали ли они силу людей, животных, гидравлики или какую-то другую. Кроме того, книги, которые рассказывали о «науке и технике», методично уничтожались из-за антинаучного религиозного фанатизма, который после падения классического мира объявил познание дьявольским искусством. Кроме трактата Витрувия*, да и то дошедшего до нас с большими искажениями, немногие произведения преодолели эту сумеречную зону, по крайней мере, открыто, поскольку мы подозреваем, что многие изобретения Раннего Средневековья, Возрождения и даже Нового времени были не более чем отражением того, что содержалось в древних трактатах по науке и технике, географии и мореплаванию, медицине, астрономии и оптике. И, возможно, трактаты эти были спрятаны для того, чтобы спасти их от костра. Фрагменты из трудов Цельса*, Птолемея* и таких работ по земледелию, как «Агрикультура Набатеи*», подверглись многочисленным исправлениям, и их практическое использование оказалось весьма ограничено.

Логично предположить, что в греческом мире использовались большие подъемные краны и другие подъемные устройства, люки, системы отвода воды и пара, а также определенные химические соединения, чтобы в нужный момент появлялись огонь и облака. Но не сохранилось ничего, что могло бы подтвердить нашу гипотезу, за исключением соображения, что, если древние добивались таких эффектов, значит, у них были для этого специальные средства и приспособления.

Эсхилу приписывают и другие, гораздо более простые приемы: котурны* или просто обувь на толстой деревянной подошве, роскошные наряды, в которых камни, стекло и металлы оттеняли великолепие ткани, а также усовершенствование трагической маски специальным рупором, усиливающим голос. Его уже использовали в Мистериях, а благодаря Феспиду он стал применяться и в театре. Психологически все эти ухищрения, в том числе увеличение роста и усиление голоса, помогали создать в произведениях Эсхила обстановку, приличествовавшую явлению богов и героев.

Глава II
Драматическая концепция

(Национальный археологический музей, Афины)

5. Грандиозность и величие

Аристофан в комедии «Лягушки» говорил об Эсхиле: «Ты ж, среди эллинов первый, кто важных речей взгромоздил величавые башни, Кто трагедию вырядил в блеск золотой» (пер. А. Пиотровского).

Аристотель также подчеркивал «величие», до которого смог подняться Эсхил.

Мюррей отмечал, что величественность и грандиозность – это те черты, которых трагедия до Эсхила не имела. Действительно, у Эсхила эти свойства трагедии проявляются во всем: в сюжете, в хорах, в персонажах, в религиозных концепциях, в философских и политических идеях, в патриотизме, в стиле, а также в поэтическом и сценическом воплощении.

Виктор Гюго спрашивал себя, что наиболее характерно для Эсхила. И в самой глубине сердца родился ответ: «Безграничность!» Когда же он задал тот же вопрос о персонажах, ответ оказался еще более примечательным: «Вулканы», с возможным намеком на упоминание гор в «Прометее прикованном» или в утерянной трагедии «Этна».

Виктор Гюго

Эсхил, в лучших традициях Мистерий, является пантеистом и анимистом: он полагает, что у всего в Природе есть душа, что Бог и боги, его эманации, правят всем, что силы Природы и то, что мы называем законами Природы, – это могущественные духи, которые служат Божественному и неумолимой Судьбе, ведущим нас всех к конечному благу.

Благодаря котурнам актеры становились намного выше обычного человека, а мистериальные маски, использовавшиеся в амфитеатре, который и сам по себе имел хорошую акустику, еще больше усиливали голоса и делали их гораздо звучнее уровня, привычного слушателям.

Виктор Гюго настаивал: «Его метафоры грандиозны. Его во всем преувеличенные фигуры, которые можно встретить у лучших поэтов – и только у них, – реальны по своей сути и исполнены истинных мечтаний. Эсхил пугает. Никто не может приблизиться к нему без трепета. Перед ним находишься в присутствии чего-то грандиозного и таинственного. Эсхил превосходит все известные нам размеры и величины. Эсхил суров, резок, не склонен к умеренности и сдержанности, почти жесток и вместе с тем исполнен особой прелести, как цветы далеких недосягаемых земель. Эсхил – это древняя тайна, принявшая человеческое обличье, это подобие языческого пророка. Его произведения, дойди они до нас в целости, были бы чем-то вроде греческой Библии».

6. Тема

По Эсхилу, темой, или материей, что служит основой развития трагедии, являются божественные, сверхчеловеческие сюжеты, которые лишь отражаются в земном.

Согласно Афинею*, Эсхил утверждал, что его труды были «крошками с пиршества Гомера».

Постоянные, а порой нарочито частые отсылки к Гомеру, которые мы встречаем у авторов V и IV веков до нашей эры, были, возможно, проявлением уважения не только к предполагаемому создателю «Илиады» и «Одиссеи», но и ко многим считавшимся уже тогда «классиками» авторам, чьи произведения составили весь эпический цикл, что сложился в восточном Средиземноморье после падения великих протоисторических цивилизаций, таких как троянская и критская. Во времена этого малого средневековья многие музыканты и поэты воскрешали в памяти другие, более блестящие времена, которые, в свете своей мистериальной концепции мира, они ошибочно считали Золотым веком – эпохой, когда людьми правили полубоги.

Миграции с востока принесли новую жизнь на сцену греческой истории, и там возникло неповторимое чудо – золотой век Перикла. Творческая сила этой эпохи в духовном и культурном смысле оказалась настолько велика, что некоторые эзотерические традиции утверждают, что это был самый первый росток будущего человечества (согласно Е. П. Блаватской*, шестой подрасы пятой расы*). К его дверям мы подойдем, когда перешагнем темный порог ближайших времен, которые можно охарактеризовать как новое средневековье.

Трагедии Эсхила, за исключением «Персов», темой которых стали современные автору события, всегда опираются на эпос. Мы можем оценить, какую важность он придавал Троянской и Фиванской войнам, а также – почему бы и нет? – тому, о чем говорит в своей собственной эпитафии. И хотя в ней идет речь о событиях, в которых Эсхил сам был действующим лицом, мы слышим нотки ностальгии по давно минувшим временам героев-воинов.

Герои «Илиады» Гомера: Менелай, Парис, Диомед, Одиссей, Нестор, Ахилл, Агамемнон (из книги: Heinrich Wilhelm Tischbein, Homer nach Antiken Gezeichnet, 1801)

Действительно, темы для своих трагедий Эсхил брал из героической эпохи. Но он умел эти темы наложить на мистериальные знания и приспособить к своей собственной концепции трагедии так, чтобы его современники могли их понять, хотя бы частично, – это было одно из многочисленных проявлений его таланта. Темы, к которым он обращался, не всегда были масштабными и величественными. Иногда это был не очень известный и весьма незначительный миф, но благодаря своему искусству Эсхил возвращал ему былое величие или привносил его. Кроме того, он умел заострять внимание на теме, являвшейся частью другой, гораздо более значимой темы, которая каким-то образом соприкасалась с миром духовным, с душой, с Судьбой, правящей Вселенной и людьми. Так он создал произведения, интерес к которым не ослабевает, и достиг того, что его трагедии живут в веках. То немногое, что дошло до нас, пусть и в отрывках, вызывает живой интерес и глубоко нас затрагивает. Эсхил, друг Бессмертных, сам стал бессмертным.

Некоторые современные комментаторы Эсхила замечают, что он адаптировал темы к своему времени, и в этом, вероятно, есть большая доля истины.

Царь Пеласг в «Просительницах» так обсуждает с Советом государственные дела, как если бы он был греком пятого века до нашей эры. Противоречивый Зевс из «Прометея прикованного» временами использует выражения, достойные Писистрата*. Этеокл из трагедии «Семеро против Фив» управляет своим войском и отдает приказы так, как это делал бы стратег – современник Эсхила. А Агамемнон является для Эсхила человеком, которого мучит осознание греха, и он имеет мало общего с тем, кого нам рисует Гомер.

Процессия, связанная с Элевсинскими мистериями

(из книги: Francesco Inghirami, Pitture di vasi Etruschi, vol. I–IV, 1852)

Но эсхилова трагедия всегда возвышается над обыденностью жизни и даже привносит в нее нечто из другой, высшей Реальности (хотя эта реальность никогда не бывает полностью оторвана от жизни); это редкое искусство. В этом искусстве последователям никогда не сравниться с Эсхилом, они неизбежно будут погружаться в человеческое бытие и его невзгоды. Действие будет развиваться менее однородно и более искусственно, поскольку боги и герои станут настолько подобны человеку, что мы едва сможем узнать в них богов – таинственных обитателей Иной Реальности.

У Эсхила же всё, абсолютно всё овеяно таинственным дыханием того, что стоит над людьми.

ГЛАВА IX
ЭСХИЛ

1. Эсхил — «отец трагедии» и его время. 2. Биография Эсхила. 3. Произведения Эсхила. 4. Социально-политические и патриотические воззрения Эсхила. 5. Религиозные и нравственные взгляды Эсхила, б. Вопрос о судьбе и личности у Эсхила. Трагическая ирония. 7. Хор и актеры у Эсхила. Структура трагедии. 8. Образы трагедий Эсхила. 9. Язык Эсхила. 10. Оценка Эсхила в древности и его мировое значение.

1. ЭСХИЛ -«ОТЕЦ ТРАГЕДИИ» И ЕГО ВРЕМЯ

Трагедия до Эсхила содержала еще слишком мало драматических элементов и сохраняла тесную связь с лирической поэзией, из которой она возникла. В ней преобладали песни хора, и она еще не могла воспроизводить подлинного драматического конфликта. Все роли исполнялись одним актером, и поэтому никогда не могла быть показана встреча двух действующих лиц. Только введение второго актера давало возможность драматизировать действие. Эта важная перемена была произведена Эсхилом. Вот почему и принято считать его родоначальником трагического жанра. В. Г. Белинский называл его «творцом греческой трагедии» 1 , а Ф. Энгельс — «отцом трагедии» 2 . Вместе с тем Энгельс характеризует его и как «ярко выраженного тенденциозного поэта», но не в узком смысле этого слова, а в том, что он свой художественный талант обращал со всей силой и страстностью на освещение существенных вопросов своего времени. Творчество Эсхила настолько пронизано откликами на современную ему действительность, что без знакомства с ней не может быть в достаточной степени понято и оценено.

Время жизни Эсхила (525— 456 гг. до н. э.) совпадает с весьма важным периодом в истории Афин и всей Греции. В течение VI в. до н. э. оформился и утвердился рабовладельческий строй в греческих государствах-городах (полисах) и вместе с тем получили развиие ремесла и торговля. Однако основой хозяйственной жизни было земледелие, причем преобладал еще труд свободных производителей и «рабство еще не успело овладеть производством в сколько-нибудь значительной степени» 3 . В Афинах усилилось демократическое движение, и это привело в 510 г. к низвержению тирании Гиппия Писистратида и к серьезным реформам государственного порядка в демократическом духе, проведенным в 408 г. Клисфеном. Они были направлены на то, чтобы в корне подорвать основы могущества больших знатных родов. Так получила начало афинская рабовладельческая демократия, которая затем в течение V в. должна была еще дальше укреплять и развивать свои основы. Однако вначале власть фактически все еще оставалась в руках аристократии, среди которой боролись две группы: прогрессивная — торговая аристократия — и консервативная — землевладельческая. «... Моральное влияние, — писал Ф. Энгельс,— унаследованные взгляды и образ мышления старой родовой эпохи еще долго жили в традициях, которые отмирали только постепенно» 4. Пережитки старого уклада жизни и старого мировоззрения цепко держались, сопротивляясь новым веяниям.

Между тем важные события назревали на Востоке. В VI в. до н. э. в Азии создалась огромная и могущественная персидская держава. Расширяя свои пределы, она подчинила и греческие города в Малой Азии. Но уже в конце VI в. эти города, достигшие высокого экономического и культурного процветания, стали с особенной остротой тяготиться чужеземным игом и в 500 г. до н. э. подняли восстание против персидского владычества. Однако восстание кончилось неудачей. Персам удалось жестоко покарать восставших, причем зачинщик восстания, город Милет, был разрушен, а жители его частью перебиты, частью уведены в рабство (494 г.). Известие о разрушении этого богатого и цветущего города произвело тяжелое впечатление в Греции. Фриних, поставивший под впечатлением этого события трагедию «Взятие Милета», вызвавшую у зрителей слезы, за это был подвергнут властями большому штрафу, причем было запрещено снова ставить его пьесу (Геродот, VI, 21). Это показывает, что разгром одного из самых цветущих городов Греции рассматривался некоторыми кругами как результат неудачной политики Афин, и воспроизведение этого события в театре расценивалось как резкая политическая критика. Театр уже в этот момент, как видим, сделался орудием политической пропаганды.

После подчинения Малой Азии персидский царь Дарий задумал овладеть и материковой Грецией. Первый поход в 492 г. был безрезультатным, так как персидский флот был разбит бурей. Во время второго похода в 490 г. персы, разорив город Эретрию на Эвбее, высадились в Аттике близ Марафона, но потерпели жестокое поражение от афинян под начальством Мильтиада. Однако неудача Мильтиада на острове Паросе помешала земледельческой аристократии Афин дальше развивать свои успехи. Между тем в Афинах, благодаря открытию новых жил серебряной руды в местечке Лаврии, наметился экономический подъем. Фемистоклу удалось добиться постройки на добытые средства большого количества новых кораблей. Эти корабли спасли Грецию при новом нашествии персов в 480 и 479 гг.

Классовые противоречия и внутренняя борьба привели к тому, что при нашествии персов часть греческих государств, например Фивы, Дельфы, фессалийские города и некоторые другие, подчинились врагу, большинство же героически сопротивлялись и отразили нашествие, оставив в потомстве память своими подвигами при Фермопилах, Артемисии и Саламине в 480 г., при Платеях и при Микале (в Малой Азии) в 479 г. Особенно высокий патриотизм проявили афиняне. Правда, сначала вторжение персов в Аттику вызывало большую тревогу среди населения и растерянность властей. Однако Ареопаг 5, старинное аристократическое учреждение, наследник совета старейшин эпохи родового строя, оказался на высоте положения. Он изыскивал средства, снабдил ими население и организовал оборону. Этим Ареопаг обеспечил за собой на ближайшие двадцать лет руководящее значение в государстве и консервативное направление в политике (Аристотель, «Афинская полития», 23).

Борьба за свободу отечества вызвала патриотический подъем, и поэтому пафосом героики пронизаны все воспоминания об этих событиях, рассказы о подвигах героев и даже о помощи богов. Таковы, например, рассказы Геродота в его «Музах». В этих условиях в 476 г. Эсхил создал вторую свою историческую трагедию «Финикиянки», а в 472 г. — трагедию «Персы». Обе трагедии были посвящены прославлению победы при Саламине, и можно представить, какое впечатление производили они на зрителей, большинство которых были участниками битвы. Эсхил и сам был не только свидетелем, но и активным участником знаменитых событий своего времени. Поэтому вполне понятно, что все его миросозерцание и поэтический пафос определялись этими событиями.

Под конец жизни Эсхилу пришлось наблюдать серьезные изменения и во внешней политике, и во внутренней жизни государства. Афины стали во главе так называемого «Делосского морского союза», образованного в 477 г. при деятельном участии Аристида. Достиг большого размера флот. Расширение флота повысило удельный вес в политической жизни малоимущих граждан, служивших на кораблях. Усиление демократических элементов позволило Эсфиальту, возглавлявшему демократов-рабовладельцев, провести реформу, которая отняла у Ареопага руководящую политическую роль и низвела его на степень лишь судебного учреждения по религиозным делам. Борьба партий была настолько ожесточенной, что инициатор реформы Эфиальт был убит политическими противниками. Эсхил откликнулся на эти события в последнем своем произведении «Эвмениды», став на сторону Ареопага. Вместе с тем изменилось направление и внешней политики Афин. Трения, начавшиеся в отношениях с аристократической Спартой, кончились разрывом союза с ней и заключением союза с Аргосом в 461 г. (Фукидид, «История», 1, 102, 4), что нашло отра-ение в той же трагедии Эсхила. Теперь афинские политики, отказавшись от задач обороны против персов, обратились к наступателным и даже завоевательным планам. В 459 г. был организован большой поход в Египет для поддержки начавшегося там восстания против власти персов. Эсхил, как видно, неодобрительно относился к этому рискованному предприятию, но не дожил до его катастрофического конца (прибл. в 454 г).

Описанное нами время было периодом начинающегося расцвета аттической культуры, который находил выражение в развитии производства в разных его видах, ремесла - от низших его видов вплоть до строительства и пластического искусства, науки и поэзии. Эсхил прославил труд в образе Прометея, принесшего людям огонь и почитавшегося в качестве покровителя гончарного ремесла. Живопись этого времени известна нам по вазам так называемого «чернофигурного» и по ранним образцам «краснофигурного» стиля. О скульптуре этого времени дают представление бронзовая группа «тираноубийц» -Гармодия и Аристогитона работы Антенора, которая была воздвигнута в 508 г., но в 480 г. была увезена персами, и сооруженная взамен нее в 478 г. новая группа работы Крития и Несиота. Памятниками искусства «доперсидской» поры могут служить многочисленные статуи и обломки статуй, найденные на Акрополе в «персидском мусоре», т. е. уцелевшие от персидского погрома. Прославлению замечательных побед над персами посвящена была постройка храма Афеи на острове Эгине. Все это - образцы архаики в греческом искусстве. Это может быть в равной степени отнесено и к образам Эсхила.

2. БИОГРАФИЯ ЭСХИЛА

Эсхил, сын Эвфориона, родился в местечке Элевсине близ Афин около 525 г. до н. э. Он происходил из знатного рода, который, по-видимому, имел отношение к Элевсинским мистериям. В ранней юности он видел низвержение тирании Писистратида Гиппия. Семья Эсхила принимала деятельное участие в войне с персами. Брат его Кинегир умер от ран, полученных при Марафоне, когда пытался овладеть неприятельским кораблем. Другой брат, Аминий, в битве при Саламине командовал кораблем, начавшим сражение 6 . Сам Эсхил сражался при Марафоне, при Саламине и при Платеях. Он рано начал писать драматические произведения и оставил после себя 72 или, вернее, 90 пьес. Тринадцать раз он выходил победителем на драматических состязаниях (в первый раз в 484 г.). В среднюю пору своей деятельности он встретил счастливого соперника в лице молодого Софокла (468 г. до н. э.). Из Афин Эсхил на некоторое время выезжал в Сицилию по приглашению тирана Гиерона, и там при дворе в Сиракузах была снова поставлена его трагедия «Персы». На местную сицилийскую тему была написана не дошедшая до нас трагедия «Этнянки». Под конец жизни, после успешной постановки тетралогии «Орестии» в 458 г., он переселился на остров Сицилию, где и умер в 456 г. в городе Геле. Там он и погребен. Надгробная надпись, будто бы им самим сочиненная и во всяком случае относящаяся к его времени, гласит:

Эвфорионова сына Эсхила афинского гроб сей
Меж хлебородных полей Гелы останки хранит.
А Марафонская роща да мидянин 7 длинноволосый
Могут про доблесть его славную всем рассказать.

В этой надписи обращает на себя внимание то, что автор ни словом не упоминает о литературной деятельности Эсхила. Как видно, исполнение патриотического долга на поле битвы покрывает все остальные заслуги человека, - черта, характерная для общественных настроений данной эпохи. Этим определялось и мировоззрение Эсхила.

Относительно переселения Эсхила под конец жизни на остров Сицилию древние биографы приводят разные объяснения. Но ни одно из них нельзя считать удовлетворительным. Причину скорее всего надо искать в политической обстановке того времени. Как сторонник старого дореформенного Ареопага, он не мог мириться с установлением новых порядков. Туманный намек на это содержится в комедии Аристофана «Лягушки» (ст. 8 06), где говорится о каких-то расхождениях поэта с афинянами.

3. ПРОИЗВЕДЕНИЯ ЭСХИЛА

Из богатого литературного наследия Эсхила сохранилось только семь произведений. Точные хронологические даты известны для трех: «Персы» поставлены в 472 г., «Семеро против Фив» - в 467 г. и «Орестея», состоящая из трагедий «Агамемнон», «Хоэфоры» и «Эвмениды», — в 458 г. 8

Кроме «Персов», все эти трагедии написаны на мифологические сюжеты, заимствованные по преимуществу из «киклических» поэм, которые часто приписывались огульно Гомеру. Эсхил, по словам древних, называл свои произведения «крохами от великого пиршества Гомера» 9 .

Трагедия «Просительницы» была первой частью тетралогии, сюжет которой взят из мифа о Данаидах — пятидесяти дочерях Даная. В ней рассказывается о том, как Данаиды, спасаясь от преследования пятидесяти своих двоюродных братьев, сыновей Эгипта (Эгипт — брат Даная), которые хотят жениться на них, прибывают в Аргос и, расположившись у алтаря, умоляют о защите. Местный царь Пеласг предлагает им обратиться к его народу и, только получив согласие народа, принимает их под защиту. Но едва было дано обещание, как Данай с возвышения видит приближение флота преследователей. Его сообщение повергает в ужас Данаид. Является Глашатай сыновей Эгипта и пытается насильно увести их. Но царь берет их под свое покровительство. Однако тревожное предчувствие остается, и это служит подготовкой к следующей части тетралогии — к недошедшей трагедии «Египтяне», где был представлен насильственный брак и мщение Данаид, которые в брачную ночь убивают своих мужей — все, за исключением одной Гиперместры. Содержанием третьей части «Данаиды» был суд над Гиперместрой и оправдание ее благодаря заступничеству Афродиты, которая заявила, что, если бы все женщины стали убивать своих мужей, прекратился бы род человеческий. Гиперместра становится прародительницей царского рода в Аргосе. Сатировская драма «Амимона», также не сохранившаяся, была посвящена судьбе одной из Данаид и названа ее именем.

Миф, положенный в основу этой тетралогии, отражает ту стадию в развитии представлений о семье, когда кровнородственная семья, основанная на браке ближайших родственников, уступала место новым формам брачных отношений, связанным с представлением о кровосмесительстве. Отступая от мифа, поэт ввел в трагедию образ идеального царя — Пеласга.

Трагедия «Персы», не связанная по содержанию с другими частями тетралогии, имеет сюжет из современной Эсхилу истории. Действие происходит в одной из столиц Персии — в Сусах. Старейшины города, так называемые «верные», составляющие хор, собираются ко дворцу и вспоминают о том, как отправилось в Грецию огромное войско персов. Мать царя Ксеркса Атосса, оставшаяся в качестве правительницы, сообщает о виденном ею недобром сне. Хор советует молить о помощи тень покойного супруга ее Дария и, кстати, характеризует ей страну и народ Греции. В это время является Вестник, который рассказывает о полном разгроме персидского флота при Саламине. Этот рассказ (302 — 514) составляет центральную часть произведения. После этого царица совершает жертвенные обряды на могиле царя Дария и вызывает его тень. Дарий объясняет поражение персов как кару богов за чрезмерную надменность Ксеркса и предсказывает новое поражение под Платеями. После этого появляется сам Ксеркс и оплакивает свое несчастье. Хор присоединяется к нему, и трагедия заканчивается общим плачем. Поэт замечательно показывает постепенное приближение бедствия: сначала — смутное предчувствие, затем — точное известие и, наконец, — появление Ксеркса.

Эта трагедия имеет глубоко патриотический характер. В противоположность Персии, в которой «все рабы, кроме одного», греки характеризуются как свободный народ: «никому они не служат, и ничьи они рабы» (242) 10 . Вестник, рассказывая, как греки, несмотря на свои малые силы, одержали победу, говорит: «Паллады город боги охраняют». Царица спрашивает: «Так можно ли Афины разорить?» И Вестник на это отвечает: «Нет, мужи им надежная охрана» (348 сл.). Надо представить себе при этих словах настроение публики в театре, состоявшей в большинстве из участников этих событий. Каждое слово подобного рода рассчитано было на то, чтобы возбудить чувство патриотической гордости у слушателей. Вся трагедия в целом — торжество победы. Впоследствии Аристофан в комедии «Лягушки» (1026—1029) отмечал патриотическое значение этой трагедии.

Трагедия «Семеро против Фив» занимала третье место в тетралогии, в основе которой сюжет мифа об Эдипе. Это были трагедии: «Лаий», «Эдип» и «Семеро против Фив», а в заключение — сатировская драма «Сфинкс».

Фиванский царь Лаий, получив предсказание, что погибнет от руки собственного сына, велел убить новорожденного ребенка. Однако приказание его не было исполнено. Эдипу, который был принесен в дом коринфского царя и воспитывался как его сын, предсказывают, что он убьет отца и женится на матери. В ужасе бежит он из Коринфа от своих мнимых родителей. По дороге он в случайном столкновении убивает Лаия, а через некоторое время приходит в Фивы и освобождает город от чудовища Сфинкса. За это он был избран царем и женился на вдове покойного царя Иокасте. Позднее обнаружилось, что Лаий был его отцом, а Иокаста — матерью; тогда Иокаста повесилась, а Эдип ослепил себя. Впоследствии Эдип, оскорбленный сыновьями Этеоклом и Полиником, проклял их. После смерти отца Этеокл захватил власть и изгнал брата. Полиник в изгнании собрал шестерых друзей и с их войсками пришел осаждать родной город. Трагедия «Семеро против Фив» начинается с пролога, в котором представлено, как Этеокл распоряжается обороной города, причем он посылает Лазутчика узнать о направлении сил противника. Местные женщины, составляющие хор, мечутся в ужасе, но Этеокл строгими мерами прекращает панику. Центральное место трагедии составляет разговор Этеокла с Лазутчиком, когда тот сообщает о движении неприятельских сил: к семи воротам города подступают со своими отрядами семь вождей. Этеокл, слыша характеристику каждого из них, сейчас же назначает против них соответствующих полководцев со своей стороны. Когда он узнает, что к седьмым воротам идет его брат Полиник, он заявляет о своем решении идти против него самому. Женщины хора тщетно пытаются остановить его. Решение его бесповоротно, и, хотя он сознает весь ужас того, что брат идет на брата и что один из них должен пасть от руки другого, — он все-таки не отступает от своего намерения. Хор в глубоком раздумье поет скорбную песню о несчастьях дома Эдипа. Едва песня смолкает, как появляется Вестник, который сообщает о поражении врагов и о смерти обоих братьев. В заключительной сцене Глашатай объясняет, что совет старейшин города постановил предать тело Этеокла почетному погребению, а тело Полиника оставить без погребения. Антигона, сестра убитых, говорит, что, несмотря на запрещение, похоронит тело брата. Хор разделяется на две части: одна с сестрой Исменой уходит для участия в погребении Этеокла, другая присоединяется к Антигоне, чтобы оплакивать Полиника. Впрочем, некоторые ученые высказывают предположение, что это окончание есть позднейшее добавление, составленное отчасти по «Антигоне» Софокла, где эта тема развита специально, и отчасти по «Финикиянкам» Эврипида.

Наиболее знаменитым произведением Эсхила является «Прикованный Прометей». Эта трагедия входила в тетралогию вместе с трагедиями «Освобождаемый Прометей», «Прометей-Огненосец» и еще какой-то неизвестной нам сатировской драмой. Среди ученых есть мнение, что первое место в тетралогии занимала трагедия «Прометей-Огненосец». Мнение это основывается на предположении, согласно которому содержанием трагедии было принесение огня людям. Однако название «Огненосец» скорее имеет культовое значение, следовательно, относится к установлению культа Прометея в Аттике и составляет заключительную часть. Данная тетралогия, по-видимому, была поставлена около 469 г., так как отклики на нее мы находим в сохранившихся отрывках трагедии Софокла «Триптолем», относящейся к 468 г. Сюжет «Прометея» взят из древнего мифа, в котором, как видно из культа Прометея в Аттике, он представлялся богом огня. Первое упоминание мифа о нем содержится в поэмах Гесиода. В них он изображается просто как хитрец, который обманул Зевса при устройстве первого жертвоприношения и похитил с неба огонь, за что и несет наказание. Позднейшая версия приписывает ему создание людей из глиняных фигур, в которых он вдохнул жизнь.

Эсхил придал образу Прометея совершенно новый смысл. У него Прометей — сын Фемиды-Земли, один из титанов. Когда над богами воцарился Зевс, против него восстали титаны, но Прометей помог ему. Когда же боги задумали погубить род человеческий, Прометей спас людей, принеся им огонь, похищенный от небесного алтаря. Этим он навлек на себя гнев Зевса.

В первой сцене трагедии «Прикованный Прометей» представлена казнь Прометея. Исполнители воли Зевса — Власть и Сила — приводят Прометея на край света — в Скифию, и Гефест пригвождает его к скале. Титан безмолвно переносит казнь. Когда же он, оставшись один, изливает свою скорбь, на голос его прилетают на крылатой колеснице дочери Океана, нимфы Океаниды. Их устами как бы вся природа выражает сочувствие страдальцу. Прометей рассказывает, какую помощь он оказал Зевсу и как прогневил его. Сам старый Океан прилетает на крылатом коне — грифоне и выражает сочувствие Прометею, но в то же время советует примириться с владыкой мира. Прометей решительно отвергает такое предложение, и Океан улетает. Прометей подробно рассказывает Океанидам о своих благодеяниях людям: он научил их обращаться с огнем, устраивать домашний очаг и укрываться от холода и жары, объединяться вокруг государственного очага, преподал людям великую науку чисел и грамоту, научил обуздывать животных, ставить паруса на кораблях, научил ремеслам, открыл богатства земных недр и т. д. В дальнейшей сцене появляется Ио, имевшая несчастье возбудить любовь Зевса и превращенная Герой в корову. Прометей как пророк рассказывает о ее прошлых странствованиях и об ожидающей ее судьбе: от нее произойдет со временем тот великий герой, который его самого освободит от мук — намек на Геракла. Так намечается связь со следующей частью тетралогии. Далее Прометей говорит, что знает тайну гибели Зевса и что один он может его спасти. Когда вслед за этим с неба является Гермес и требует по поручению Зевса раскрытия этой тайны, Прометей решительно отказывается, несмотря на страшные угрозы Гермеса. Трагедия кончается тем, что разражается буря и молния Зевса ударяет в скалу, а Прометей вместе с ней проваливается в глубь земли. Основным содержанием этой трагедии является, таким образом, столкновение власти тирана, носителем которой представлен сам Зевс, с борцом и страдальцем за спасение и благо человечества— Прометеем.

Освобождение Прометея было сюжетом другой трагедии, не дошедшей до нас, под названием «Освобождаемый Прометей». От нее сохранились лишь незначительные отрывки, а содержание известно в самых общих чертах. По прошествии веков Прометей подвергается новой казни. Он прикован к Кавказской скале, и орел Зевса, прилетая к нему, клюет у него печень, которая за ночь снова отрастает. К Прометею собираются в виде хора освобожденные из заключения в недрах земли его собратья Титаны, и он рассказывает им о своих муках. Наконец, появляется Геракл, стрелой убивает орла и освобождает Прометея. Теперь — может быть, уже в третьей трагедии, в «Прометее-Огненосце», — Прометей открывает Зевсу, что предполагавшийся брак его с Фетидой будет для него гибельным, и боги решают выдать ее за смертного. Таким женихом для нее выбирают Пелея, а в честь Прометея устанавливается культ в Аттике.

Трилогия «Орестея» (Орестейя) — самое зрелое из произведений Эсхила. Она состоит из трех частей: «Агамемнон», «Хоэфоры» и «Эвмениды»; за ними следовала не дошедшая до нас сатировская драма «Протей». Сюжет этих произведений взят из поэм троянского кикла, именно — сказание о смерти царя Агамемнона. По первоначальной версии, как видно из «Одиссеи» (I, 35 — 43; IV, 529 — 537; XI, 387 — 389; 409 — 420; XXIV, 20 — 22; 97), Агамемнон был убит двоюродным братом его Эгисфом с помощью жены Клитемнестры. Но Эсхил принял более позднюю версию Стесихора и это убийство приписал всецело одной Клитемнестре. И место действия он перенес из Микен, где оно происходило раньше, в Аргос.

В «Агамемноне» представлено возвращение царя из-под Трои и предательское убийство его. Действие происходит перед дворцом Атридов в Аргосе. Страж, находящийся на кровле дворца, ночью видит сигнальный огонь, по которому узнает, что Троя взята. Ко дворцу собирается хор, состоящий из местных старцев. Они вспоминают о начале похода и полны недобрых предчувствий. Хотя предзнаменования обещали успешный конец, но предвещали и много бед. А самое ужасное было то, что царь, желая добиться попутного ветра, решился принести в жертву богине Артемиде собственную дочь Ифигению. Вспоминая с ужасом об этом, хор молит богов о благополучном конце. Царица Клитемнестра рассказывает хору о полученной вести. Вскоре появляется Вестник и сообщает о полной победе греков. Хор и тут, несмотря на радостную весть, думает о проклятии, которое принесла Елена обоим народам. В следующей сцене представлено, как приезжает на колеснице Агамемнон в сопровождении пленницы — дочери Приама, пророчицы Кассандры. С колесницы он объявляет о своей победе и отвечает на приветственные слова хора, обещая привести в порядок дела государства. Клитемнестра приветствует его напыщенной, льстивой речью и велит рабыням расстелить перед ним пурпуровый ковер. Агамемнон сначала отказывается ступать по такой роскоши, боясь возбудить зависть богов, но потом уступает настояниям Клитемнестры и, сняв обувь, идет по ковру во дворец. Кассандра в приступе пророческих видений говорит о преступлениях, которые ранее совершались в доме, и, наконец, предсказывает близкую смерть Агамемнона и свою собственную. Когда она входит во дворец, хор предается горестному раздумью и вдруг слышит предсмертные вопли царя. Пока старцы принимают решение пойти во дворец, внутренность его раскрывается, и зрители видят трупы убитых — Агамемнона и Кассандры, а над ними с секирой в руках забрызганною кровью Клитемнестру. Клитемнестра с гордостью заявляет о совершенном убийстве и объясняет его как месть за дочь Ифигению, убитую перед началом похода. Хор потрясен злодеянием и обвиняет Клитемнестру. Когда после этого приходит ее любовник Эгисф, окруженный толпой телохранителей, хор высказывает свое негодование, и Эгисф готов броситься на них с мечом, но Клитемнестра своим вмешательством предупреждает кровопролитие. Хор, видя свое бессилие, выражает только надежду, что еще жив Орест и что он, когда возмужает, отомстит за отца.

Продолжением этой трагедии являются «Эвмениды». Орест, гонимый Эриниями, прибегает в Дельфы в храм Аполлона. Следом за ним туда являются и Эринии, составляющие в этой трагедии хор. Аполлон велит Оресту идти в Афины и там добиться оправдания перед богиней Афиной. Действие переносится в Афины, на Акрополь. Афина устраивает для суда над Орестом специальное судилище — Ареопаг и открывает судебное разбирательство. Эринии выступают с обвинением и требуют сурового наказания за невиданное доселе преступление — убийство матери. Орест признает свое преступление, но слагает вину на Аполлона, так как дело совершено по его повелению. Аполлон подтверждает это и доказывает справедливость такого мщения, так как отец имеет большее значение для семьи, чем мать. Афина, выслушав объяснения сторон, призывает судей подать голоса. Она сама подает голос за оправдание. Голоса поделились поровну — Орест оправдан. Обрадованный, в благодарность за оправдание, он дает клятву от имени своей страны, Аргоса, никогда не поднимать оружия против Афин — мотив, содержащий явный намек на политические отношения того времени, когда была написана трагедия, — именно, на заключенный недавно перед этим союз с Аргосом. Эринии негодуют на умаление этим приговором их прав. Но Афина успокаивает их обещанием, что в Афинах святость их прав будет еще более уважаться и что в их честь будет воздвигнуто у подножия холма Ареопага святилище, в котором они будут почитаться под именем богинь «милостивых» — Эвменид. Отсюда и название трагедии.

Смысл всего сказания об оправдании Ореста, убийцы матери, прекрасно раскрыт Ф. Энгельсом. Это — изображение борьбы между гибнущим материнским правом и утверждающимся отцовским правом. «Весь предмет спора, — говорит Ф. Энгельс, — сжато выражен в дебатах, происходящих между Орестом и Эриниями. Орест ссылается на то, что Клитемнестра совершила двойное злодеяние, убив своего супруга и вместе с тем его отца. Почему же Эринии преследуют его, а не преследовали ее, гораздо более виновную? Ответ поразителен: „С мужем, ею убитым, она в кровном родстве не была"» 11 (Эсхил, «Эвмениды», 605. Ср. 653. — С. Р.).

Но мщение, которое Орест выполняет по повелению Аполлона и за которое он получает оправдание, входит в круг родовых представлений. Бог Аполлон почитался как «Отчий» (Аристотель, «Афинская полития», 55, 3), т. е. покровитель «отцовского» рода. Вот почему в трагедии и подчеркивается, что Клитемнестра, убив отца Ореста (602) и притом великого полководца (625 и 636 сл.), таким образом совершила преступление против «родового», патриархального общества, которое пришло на смену прежнему матриархату. Ее преступление подлежит действию кровной, родовой мести, которая становится обязанностью Ореста, и последняя песня хора в «Хоэфорах» (1066 — 1076) указывает на значение этого для судьбы всего рода.

Итак, Эсхил обработал в этой трагедии старинный миф, отразивший борьбу отживающего матриархата с побеждающим патриархатом. Конечно, это не значит, что поэт сам стоял на точке зрения патриархального строя. Для него это было только «арсеналом» в его творческой технике.

В недавнее время были открыты на папирусах значительные отрывки их сатировской драмы Эсхила «Рыбаки» (Δικτυολκοί). Сюжет ее взят из мифа о Данае и Персее: рыбаки вытащили неводом ковчег, в котором была брошена в море Даная с младенцем Персеем; хор сатиров разыгрывает роль спасителей, а старый Силен ухаживает за Данаей. Сохранившиеся отрывки из сатировских драм показывают, что и в этом жанре Эсхил был не меньшим мастером, чем в трагедиях.

4. СОЦИАЛЬНО-ПОЛИТИЧЕСКИЕ И ПАТРИОТИЧЕСКИЕ ВОЗЗРЕНИЯ ЭСХИЛА

Эсхил, как выше было уже сказано, принадлежал к знатному роду из Элевсина. А Элевсин был центром землевладельческой аристократии, которая во время войны с персами проявила высокопатриотическое настроение. Эсхил со своими братьями принимал активное участие в главных сражениях с персами. В трагедии «Персы», выражая чувства всего народа, он изобразил настоящее торжество победы. Пафосом любви к родине и к свободе проникнута и трагедия «Семеро против Фив», герой которой Этеокл представлен как образец правителя-патриота, отдающего жизнь за спасение государства. Песня хора проникнута той же идеей (особенно 3 04 — 320). Недаром Аристофан в «Лягушках» (1021 —1027) устами самого Эсхила характеризует эти трагедии как «драмы, полные Ареса» (Арес — бог войны). В «Семерых против Фив», изображая сцену назначения полководцев, Эсхил в идеализированном виде представил обсуждение кандидатур на должности десяти стратегов в Афинах и в лице благочестивого Амфиарая показал тип совершенного полководца (592 — 594, 609 сл., 619), вроде Мальтиада и Аристида, своих современников. Но замечательно, что в «Персах», где рассказывается о победах над персами, поэт не называет никого из руководителей этих дел — ни Фемистокла, вождя рабовладельческой демократии, который своим хитрым письмом побудил Ксеркса поспешить с началом битвы, ни аристократа Аристида, уничтожившего персидский десант на островке Пситталии: победа представляется, таким образом, делом народа, а не отдельных лиц.

Как истинный патриот, Эсхил глубоко ненавидит всякое предательство и в противоположность ему показывает образец самоотверженности хора Океанид в «Прометее», которые в ответ на угрозы Гермеса заявляет о своей верности Прометею: «Вместе с ним мы хотим терпеть все, что приходится: мы научились ненавидеть предателей, и нет болезни, которую мы презирали бы более, чем эту» (1067— 1070). Под ударами молнии Зевса они проваливаются вместе с Прометеем.

Вспоминая недавнее низвержение тирании и видя попытки Гиппия, сына Писистрата, вернуть себе власть с помощью персов, Эсхил в «Прикованном Прометее» в лице Зевса изобразил отвратительный тип всевластного деспота-тирана. К. Маркс отмечал, что такая критика богов небесных направляется вместе с тем и против богов земных. 12

Подробнее всего направление мыслей Эсхила высказывается в «Эвменидах», где в идеальном виде представляется афинский Ареопаг. Поэт пользовался мифом, согласно которому в древние времена это учреждение было создано самой богиней Афиной для суда над Орестом. Эта трагедия была поставлена в 458 г., когда не прошло еще четырех лет после реформы Эфиальта, отнявшего у Ареопага политическое влияние. Тут обращает на себя внимание речь, которую произносит Афина, предлагая судьям подавать голоса (681 — 710). В ней усиленно подчеркивается важное значение Ареопага. Он изображается как святыня, которая может быть оплотом и спасением страны (701). «Корысти чуждый, милостивый этот и грозный я совет вам учреждаю, — говорит Афина, — над вашим сном здесь бдительный дозор» (705 сл.). Подчеркивается при этом, что такого учреждения нет больше нигде — ни у скифов, которые были известны справедливостью, ни в стране Пелопа, т. е. в Спарте (702 сл.). Такая характеристика деятельности Ареопага может относиться только к дореформенному Ареопагу, который был руководящим органом государства. В речи Афины слышится и предупреждение, чтобы «сами граждане «не искажали законов, мути подливая» (693 сл.). Этими словами поэт явно намекает на недавнюю реформу Эфиальта. Далее Афина прибавляет: «Как безначалья (анархии), так господской власти (т. е. тирании) советую я гражданам беречься» (696 сл.). Таким образом, предлагается какой-то средний, умеренный порядок. А Эринии, которые из мстительниц за права материнского рода превращаются в богинь «Милостивых» — Эвменид, становятся блюстительницами законности и порядка в государстве (956 — 967) и должны не допускать ни междоусобия, ни кровопролития (976 — 987).

Много намеков на современные события содержится в трагедиях Эсхила. В «Эвменидах» в уста Ореста вкладывается обещание от лица государства и народа Аргоса на все времена быть верными союзниками Афин (288 — 291) и даже клятва никогда не поднимать оружия против них под страхом полного крушения (762 — 7 74). В таких рассуждениях нетрудно увидеть в форме пророчества отклик на только что заключенный союз с Аргосом в 461 г. после разрыва со Спартой. Подобным образом в «Агамемноне» находим осуждение опрометчиво предпринятого в 459 г. похода в Египет. Сходные переживания перенесены в мифологическое прошлое: войско ушло в далекую чужую страну; долгое время нет о нем никаких известий, и только иногда урны с прахом погибших прибывают на родину, вызывая чувство озлобления против виновников бессмысленного похода (43 3 — 43 6). Осуждение со стороны общества вызывает и самый поход, предпринятый не в интересах государства, а ради личных, династических целей — обиды из-за неверной жены (60—67; 448, 1455 сл.). Хор старцев говорит о тяжести народного негодования (456) и свое неодобрение высказывает даже в лицо Агамемнону (799 — 804).

В противоположность захватническим планам некоторых политиков Эсхил выдвигает идеал мирной и спокойной жизни. Поэт не желает никаких завоеваний, но сам не допускает и мысли о том, чтобы жить под властью врагов («Агамемнон», 471 — 474). Прославляя патриотизм и доблесть Этеокла в «Семерых против Фив», Эсхил высказывает решительное осуждение захватнических стремлений таких героев, как Капаней (421 — 446), Тидей (377 — 394) и даже Полиник, которому благочестивый Амфиарий бросает обвинение в том, что он идет против родины (580—586). Нетрудно себе представить, что в этих мифологических образах Эсхил отражал, вероятно, честолюбивые замыслы некоторых своих современников, которые пытались идти по следам прежних родовых вождей, несмотря на то, что сила их была подорвана реформой Клисфена. Не лишен этих свойств и Агамемнон, как отмечается это в словах хора; но воспоминание об этом сглаживается после страшной катастрофы, постигшей его (799 — 804; 1259; 1489 и др.). А ему противопоставляется самый отвратительный тип тирана в лице Эгисфа, подлого труса — «волка на ложе благородного льва» (1259). Деспотизм персидского царя характеризуется тем, что он никому не дает отчета в своих действиях («Персы», 213). Тип идеального правителя, который свои решения согласует с мнением народа, показан в лице Пеласга в «Просительницах» (368 сл.). Высший суд над царями принадлежит народу: этим угрожает хор в «Агамемноне» и Клитемнестре и Эгисфу (1410 сл. и 1615 сл.).

Гениальный поэт, аристократ по происхождению, решая важные политические вопросы современности, создавал высокохудожественные образы и в пору установления демократического строя; еще не разрешив противоречивости своих взглядов, он видел основу политической силы в народе.

Будучи свидетелем непрерывных войн, Эсхил не мог не видеть ужасных последствий их — разорения городов, избиения жителей и всевозможных жестокостей, которым они подвергаются. Поэтому таким глубоким реализмом проникнуты песни хора в «Семерых», где женщины представляют себе ужасную картину взятого неприятелями города (287 — 368). Подобную же сцену рисует и Клитемнестра, сообщив хору известие о взятии Трои («Агамемнон», 320 — 344).

Как сын своего века, Эсхил разделяет рабовладельческие воззрения своих современников и нигде не выражает протеста против рабовладения как такового. Однако он не мог закрывать глаза на ужасную сущность его и, как чуткий художник, воспроизводит тяжелую участь рабов и показывает главный источник рабства — войну. Примером этого может служить судьба Кассандры: вчера еще царская дочь, сегодня она рабыня, и обращение хозяйки дома не сулит ей ничего утешительного. Только хор старцев, умудренных жизненным опытом, пытается своим сочувствием смягчить ожидающую ее участь («Агамемнон», 1069—1071). С ужасом представляет себе такую возможность и хор женщин в «Семерых против Фив» в случае взятия города (ПО сл., 363). А в «Персах» Эсхил прямо высказывает мысль о недопустимости рабской участи для свободнорожденных греков и в то же время признает это вполне естественным для персов как «варваров», где все рабы, кроме одного, т. е. царя (242, 192 сл.).

5. РЕЛИГИОЗНЫЕ И НРАВСТВЕННЫЕ ВЗГЛЯДЫ ЭСХИЛА

Религиозный вопрос в мировоззрении Эсхила, как и у многих его современников, занимает очень большое место; однако его взгляды сильно отличаются от взглядов большинства, и, поскольку он вкладывает их в уста своих действующих лиц, не всегда можно их точно определить. Хор Данаид в «Просительницах», хор женщин в «Семерых против Фив» и Орест в «Хоэфорах» и в «Эвменидах» выражают верования людей среднего уровня. Но наряду с такой бесхитростной верой в произведениях Эсхила можно заметить и черты критического отношения к распространенным взглядам. Подобно своим старшим современникам Ксенофану и Гераклиту, Эсхил подвергает сомнению грубые рассказы мифологии и критически относится к действиям богов. Так, в «Эвменидах» представлен спор между самими богами — Аполлоном и Эриниями, причем Аполлон даже выгоняет последних из своего храма (179 сл.); в «Хоэфорах» подчеркивается весь ужас того, что бог Аполлон велит Оресту убить собственную мать, и Оресту кажется недопустимой такая мысль (297); в «Агамемноне» Кассандра рассказывает о своих страданиях, насланных на нее Аполлоном за то, что она отвергла его любовь (1202— 1212). Такой же невинной страдалицей является Ио в «Прометее», жертва сластолюбия Зевса и преследований со стороны Геры. Во всем ужасе раскрывается в «Агамемноне» жертвоприношение Ифигении (205 — 248). Хор Эриний в «Эвменидах» бросает Зевсу обвинение в том, что он заковал в цепи своего отца Крона (641). Особенной силой отличается эта критика в «Прометее». Сам Прометей выведен спасителем и благодетелем рода человеческого, невинно страдающим от жестокой тирании Зевса. Гермес тут изображен как низкий холоп, услужливо исполняющий гнусные приказания господина. Такими же чертами наделяются Власть и Сила. Гефест, несмотря на свое сочувствие к Прометею, оказывается покорным исполнителем воли Зевса. Бог Океан — хитрый придворный, готовый на всякие компромиссы. Все это и дало основание К. Марксу утверждать, что боги Греции были — в трагической форме — смертельно ранены в «Прикованном Прометее» Эсхила 13 По этой же причине некоторые из современных ученых, в том числе автор самого крупного труда по «Истории греческой литературы» В. Шмид, отвергают даже принадлежность этой трагедии Эсхилу. Однако можно считать вполне доказанной несостоятельность такого мнения, так как критическое отношение к религиозной традиции, как мы уже указывали, встречается у Эсхила и в других его произведениях. Такими же несостоятельными являются соображения этих критиков и относительно языка и театральной техники.

Отвергая, таким образом, и критикуя народные верования и мифологические представления, Эсхил все-таки не доходит до отрицания религии. Подобно современным ему философам, он создает общую идею божества, совмещающего в себе все высшие свойства. Для этого общественного представления о божестве он сохраняет традиционное имя Зевса, хотя и оговаривается, что, может быть, его нужно бы называть как-нибудь иначе. Особенно замечательно эта мысль выражена в песне хора в «Агамемноне» (160—166):

Зевс, кто бы ни был он, коль называться
Угодно так ему, —
И ныне я дерзаю обращаться
С тем именем к нему.
Изо всего, что ум мой постигает,
Не знаю, Зевса с чем сравнить,
Коль подлинно кто тщетную желает
Из мыслей тягость устранить.

Подобное же место мы находим и в «Просительницах» (86—102): «Исполняется все, что замыслит Зевес. Его сердца пути все темны, и к какому ведут назначенью, человеку того не понять... От небесных высот со престолов святых одним помыслом Зевс все дела совершает». А в отрывке из одной недошедшей трагедии есть такое рассуждение: «Зевс — эфир, Зевс — земля, Зевс — небеса, Зевс — это все и то, что выше этого» (фр. 70). В таких рассуждениях поэт приближается к пантеистическому пониманию божества. Из этого видно, насколько Эсхил возвысился над верованиями своих современников. Это уже есть разрушение обычной религии греков и их политеизма. В этом смысле и надо понимать приведенные выше слова К. Маркса.

Обоснование взглядов Эсхила находим в его моральных представлениях. Выше всего должна быть правда. Она обеспечивает человеку успех в делах («Семеро против Фив», 662). Ни один преступник не уйдет от ее карающей руки. Александр-Парис, а вместе с ним и весь троянский народ несут возмездие за свое злодеяние — за то, что попрали великий алтарь Правды («Агамемнон», 381 — 384). Ни сила, ни богатство не спасут преступника. Правда более всего любит скромные, бедные хижины и бежит из богатых дворцов. Эта мысль замечательно выражена в песне хора в «Агамемноне» (773 — 782). Правда, хоть иногда и после долгого времени, торжествует над злодеяниями — так поет хор в «Хоэфорах» (946 — 952). Эта Правда есть не только моральная сила, но и чувство меры. Ее противницей является «надменность», (hybris), которая отождествляется с «дерзостью» и «обидой». Все серьезные преступления людей происходят от надменности. Когда человек теряет здравый рассудок (sophrosyne) или, по образному выражению Эсхила, «как мальчик начинает ловить птицу в небесах» («Агамемнон», 394), он утрачивает понимание подлинной действительности, у него наступает нравственное ослепление (ate), — тогда он решается на недопустимые дела. Если боги и терпят их в течение некоторого времени, все-таки в конце концов они жестоко карают преступника, уничтожая и его самого и весь его род. Трагедии Эсхила и рисуют по преимуществу таких людей. Сыновья Эгипта хотят насильственно овладеть Данаидами, Полиник идет на брата, Клитемнестра убивает Агамемнона — и все они за это жестоко наказываются. Эта идея выразительно показана на примере персидского царя Ксеркса. Тень старого царя Дария говорит о нем («Персы», 744 — 75 1):

По неведенью все это сын мой юный сотворил.

Смертным будучи, он думал в неразумии своем
Превзойти богов и даже Посейдона самого.
Как же ум не помутился тут у сына моего?

{Перевод В. Г. Аппельрота)

Суровый жизненный опыт приводит к печальному заключению, что знание дается путем страдания. Со строгой непоколебимостью действует правило: «Коль сделал, — казнися: закон уж такой» («Агамемнон», 564; «Хоэфоры», 313). А поэтому и ответственность за дело лежит на виновнике. Всякое убийство есть величайший грех: кровь, павшую на землю, никто не может вернуть к жизни («Агамемнон», 1018 — 1021; «Хоэфоры», 66 сл.; «Эвмениды», 66 сл.), а виновного рано или поздно ждет возмездие.

Иногда в уста действующих лиц вкладываются чисто народные рассуждения о зависти богов, и боги представляются враждебной силой, которая стремится смирить всякого человека, возвышающегося над средним уровнем. Ксеркс слишком вознесся в сознании своей силы и могущества, не понял «зависти богов» («Персы», 362), и вот он низринут со своей высоты. То же случилось и с Агамемноном. Поэт красочно показал это в сцене с ковром, который Клитемнестра велела постелить ему под ноги. Он боится, вступая на пурпур, разгнвать богов: «богов чтить этим надо», говорит он («Агамемнон», 922). Однако хитрая лесть Клитемнестры заставляет его отступить от первоначального решения, и этим он как будто навлекает на себя гнев богов. Правда, Эсхил все-таки старается показать, что главная причина гнева богов не в простой кичливости человека, вызванной богатством и могуществом, а в нечестии, в которое впадает сам человек («Агамемнон», 750 — 762; «Персы», 820 — 828).

6. ВОПРОС О СУДЬБЕ И ЛИЧНОСТИ У ЭСХИЛА. ТРАГИЧЕСКАЯ ИРОНИЯ

С вопросами религии и нравственности тесным образом соприкасаются взгляды на судьбу и назначение человека. Выше (гл. VIII) мы уже говорили, какое значение имел этот вопрос в греческой трагедии. Теперь рассмотрим, как относился к нему Эсхил. Ему, конечно, приходилось считаться с распространенным мнением и пользоваться мифологическими сюжетами традиционного содержания, но замечательно то, что он, изображая титанические личности, сосредоточивает внимание на их самостоятельных решениях, и, таким образом, подчеркивает значение их свободной воли. Яснее всего это показано в образах Этеокла, Клитемнестры, а также Ксеркса.

Независимо от рока, тяготеющего над всем родом Лаия, и даже независимо от отцовского проклятия, Этеокл избирает то решение, которое ему кажется наиболее подходящим: хор указывает, что нашлись бы и другие люди, которых можно было бы послать против Полиника («Семеро против Фив», 679). Но Этеокл отклоняет эту мысль и, твердый в своей решимости, идет на смерть. Смерть, говорит он, не позорна (683 — 685). Всю ответственность он берет на себя (5 — 9); он знает свою судьбу (653 — 655; 709 — 711) и действует вполне сознательно. Таким образом, рок и свободная воля действуют одновременно, но независимо друг от друга. Точно так же и Ксеркс как будто введен в заблуждение высшей силой; но поэт показывает, что не злой демон и не зависть богов приводят Ксеркса к катастрофе, а его собственные качества — неразумие и надменность: «молод и мыслит по-молодому» («Персы», 782, ср. 744). Но еще хуже кощунственное поведение его войска. Тень Дария так говорит об этом (809 — 814):

Бесстыдно грабили богов кумиры
И предавали храмы их огню;
Разбиты алтари, и в беспорядке
Низвергнуты кумиры с оснований.
Зло совершив, и терпят зло они,
И потерпеть еще им суждено.

(Перевод В. Г. Аппельрота)

В этом же оказываются повинными и греки при взятии Трои, за это терпит наказание Агамемнон (см. ниже):

В уста Клитемнестры Эсхил вложил рассуждение о том, что, убивая мужа, она действовала как орудие демона, который направлял все дела в доме Агамемнона («Агамемнон», 1500—1504). Такое воззрение, как видно, было распространенным в некоторых кругах греческого общества. Однако хор решительно разоблачает ее объяснение: «Кто же возьмет на себя свидетельство, что твоей вины нет в этом убийстве?» (1505). Эсхил, таким образом, освободился от убеждения в связанности воли человека.

В арсенале поэтических средств, которыми пользуется Эсхил, такая точка зрения поэта играет любопытную роль. На ней строится так называемая «трагическая ирония»: действующее лицо, стремясь к своей цели, на самом деле приходит как раз к обратному, так как скрытая сила ведет его к гибели.

Особенно много таких черт в «Агамемноне». Агамемнон знает, что, если он ступит на пурпуровый ковер, то возбудит этим зависть богов; но, по настоянию Клитемнестры, все-таки идет по нему и только думает оградить себя тем, что снимает с ног сандалии (916 — 949). Глашатай, прибыв ко дворцу с радостной вестью о взятии Трои, не хочет омрачать радость рассказом о перенесенных бедствиях, так как этим, как ему кажется, можно накликать несчастье, и все-таки не удерживается — рассказывает, и этим как будто приближает роковую развязку (636 — 680).

Такая противоречивость положения действующих лиц приводит к двойственной точке зрения: действующее лицо имеет в виду одно, а зритель понимает это по-другому. Клитемнестра обращается к Зевсу с мольбой об исполнении ее желания (973 сл.). Присутствующие видят в этом заботу о благополучии Агамемнона, но она имеет в виду удачное совершение убийства. Такое же значение имеют видения и предвещания Кассандры. Обращаясь к статуе Аполлона, она спрашивает: «Куда ты привел меня?». Хор отвечает: «К дворцу Атридов» (1085 — 1089). Она же хочет сказать, что приведена к дому Аида, т. е. к смерти. Она чувствует от дворца запах могилы, а хор наивно объясняет, что это запах от закланного жертвенного животного (1307—1312) и т. д. Клитемнестра, стараясь нарисовать картину взятия Трои, высказывает опасение, как бы победители в своем торжестве не допустили крайности, которые могут пагубно отразиться на их судьбе во время предстоящего им обратного пути (341 — 347). И это действительно так и случилось, как потом выясняется из слов Глашатая (525 — 528 ср. 620. и 636 — 680). Но вместе с тем взгляд, высказываемый здесь, является осуждением последующих действий Клитемнестры и оправданием того наказания, которое ее постигнет за ее преступление. И далее в «Хоэфорах», слыша сообщение о мнимой смерти Ореста, Клитемнестра высказывает притворное сожаление, говоря что теряет в нем друга (695 сл.). А для зрителя это звучит как горькая ирония.

Такие сочетания создают в трагедиях особое настроение, которое подготовляет зрителя к страшной развязке всего действия. Это создает и тот пафос трагедии, в которой Эсхил показал себя замечательным мастером.

7. ХОР И АКТЕРЫ У ЭСХИЛА. СТРУКТУРА ТРАГЕДИИ

Эсхил начал свою деятельность, когда драматическая техника была на начальной ступени своего развития. Трагедия образовалась из песен хора, и в его произведениях песни занимают очень существенное место, хотя постепенно хор теряет свое руководящее значение. В «Просительницах» хор Данаид — главное действующее лицо. В «Эвменидах» хор Эриний представляет одну из борющихся сторон. В «Хоэфорах» хор постоянно побуждает к действию Ореста. В «Агамемноне» хору принадлежит совершенно особенная роль. Хотя он здесь уже не является действующим лицом, но его песни создают основной фон, на котором развивается вся трагедия. Смутное предчувствие ожидающегося бедствия растет с каждой сценой, несмотря на видимые признаки благополучия (сигнал о победе, приход Глашатая и возвращение царя), и подготовляет зрителя к катастрофе. Психология массы, ее смутные инстинктивные чувства, наивная вера, колебания, разногласия в вопросе, идти ли скорее во дворец на помощь к царю или нет, (1346— 1371), — все это воспроизведено с такой художественной силой, которая не встречается в литературе вплоть до Шекспира.

Введение второго актера, как мы уже сказали, существенно изменило характер драмы, давая возможность изображать драматические конфликты прямо перед глазами зрителей. Еще более изменилось положение, когда Эсхил воспользовался нововведениями Софокла, особенно привлечением третьего актера. Вместе с этим внимание в драматическом действии переместилось от хора к действующим лицам, т. е. к актерам.

Как ни мало произведений Эсхила сохранилось, но и те семь трагедий, которые мы имеем, дают материал для некоторых наблюдений и выводов. Из них четыре составляют одну группу, которую можно считать ранней, поскольку трагедии, входящие в нее, отличаются примитивной техникой; другую составляют последние по времени трагедии, входящие в трилогию «Орестея». Ранние требуют участия только двух актеров 14 ; для «Орестеи» необходимы три. Соответственно с этим мы можем заметить существенное изменение в структуре трагедий, в развитии действия и в характеристике действующих лиц. Кроме того, первые две — «Персы» и «Просительницы» — не имеют пролога и начинаются с песни хора.

Структура ранних трагедий отличается крайней простотой. Действие развивается почти только внешне. Трагедия представляет ряд сцен, слабо связанных между собой. Действующие лица появляются одно за другим, образуя отдельные сцены. Даже в «Прометее» появление Океанид, Океана и Ио не подвигает действие вперед, и только угрозы Гермеса подготовляют развязку. Зато трагедия «Агамемнон» представляет образец постепенно нарастающего драматизма. Уже в прологе Страж намечает возможность трагической развязки, говоря, что в доме не все благополучно, затем в сцене за сценой, — в двусмысленных речах Клитемнестры, Глашатая и самого Агамемнона и, наконец, в потрясающих видениях и пророчествах Кассандры видно постепенное приближение катастрофы. Здесь искусство поэта достигает своего высшего развития.

В каждой трагедии Эсхила значительная часть занята рассказами «вестников». Монолог явно преобладает над диалогом. В этом сказываются черты того периода в развитии драмы, когда актер только «отвечал» на вопросы хора. Даже песни хора в начале «Просительниц», «Персов» и «Агамемнона» носят описательный характер. В «Персах» центральную часть составляет рассказ Вестника, в «Семерых» есть три таких рассказа. Повествование преобладает и в «Прометее». Таким образом, действие происходит по преимуществу за сценой. Это явный признак еще слабого развития в трагедиях чисто драматических элементов. Поэтому особенно замечателен тот прием, к которому Эсхил прибегает в «Агамемноне»: безумные видения Кассандры наперед раскрывают перед зрителями то, что вскоре совершится за сценой во дворце. Вместе с тем эта сцена рассчитана на то, чтобы привлечь внимание и симпатии зрителей к Агамемнону, который прежними действиями как будто не заслуживал этого.

Эсхил ставил обыкновенно не одиночные произведения, а по четыре вместе, составляющие последовательное целое — связную тетралогию, в которой отдельные части образуют как бы акты одной большой драмы. Ясное представление об этом дает единственная сохранившаяся трилогия «Орестея», к которой присоединялась недошедшая сатировская драма «Протей». Такова же была фиванская тетралогия, в которую входили трагедии «Лаий», «Эдип» и «Семеро против Фив» и сатировская драма «Сфинкс». Так же была построена и тетралогия о Прометее. Связь между частями ее поддерживается тем, что в последующей пьесе показывается исполнение намеков или предсказаний, содержавшихся в предыдущих, — в «Агамемноне» ожидание мести со стороны Ореста (1646—1648), в «Прикованном Прометее» предсказание не только новых мук, но и освобождения Прометея с приходом Геракла (770 — 774). В некоторых случаях поэт имел возможность в тетралогии изобразить судьбу целого рода — Пелопидов в «Орестее», Лабдакидов в фиванской тетралогии и вообще родов, над которыми, по преданиям, тяготел рок или роковое проклятие. Таким образом, действие в отдельных трагедиях оставалось как бы незаконченным. Ясно, что для полного понимания отдельной такой трагедии необходимо знать и другие входящие в тетралогию драмы, и мы оказываемся в трудном положении, когда имеем лишь одну часть этого крупного целого. Этим крайне затруднено, например, понимание основной идеи «Прометея».

Однако некоторые тетралогии не были связаны и состояли из совершенно самостоятельных произведений, как видно из тетралогии, в которую входили «Финей», «Персы», «Главк Понтийский» и сатровская драма «Прометей — разжигатель огня» — пьесы из разных циклов. Со времени Софокла такое свободное комбинирование трагедий стало уже обычным, и каждое произведение поэты стали обрабатывать как вполне самостоятельное и законченное целое.

8. ОБРАЗЫ ТРАГЕДИЙ ЭСХИЛА

Типичным свойством Эсхила-драматурга является то, что главное значение он придает действию, а не характерам, и только постепенно, по мере роста драматической техники, растет пластичность в изображении действующих лиц. Данай и Пеласг в «Просительницах», Атосса и Ксеркс, а тем более тень Дария в «Персах» — это совершенно отвлеченные образы, носители общего представления о царской власти, лишенные индивидуальности, что типично для архаического искусства. Другой этап представляют трагедии «Семеро против Фив», «Прометей» и «Орестея». Особенность этих трагедий в том, что в них уже все внимание поэта сосредоточено исключительно на главных образах, тогда как второстепенные играют чисто служебную роль и предназначаются лишь для того, чтобы ярче показать и оттенить собой основных персонажей.

Отличительной чертой образов Эсхила является известная их обобщенность и в то же время цельность, монолитность, отсутствие в них колебаний и противоречий. Эсхил обычно изображал сильные, величественные, сверхчеловеческие образы, свободные от внутренних противоречий. Нередко так изображаются и сами боги (в «Прометее» Гефест, Гермес, Океан, сам Прометей, в «Эвменидах» — Аполлон, Афина, хор Эриний и т. д. (Герой появляется с готовым решением и до конца остается верен ему. Никакие посторонние влияния не способны отклонить его от однажды принятого решения, хотя бы ему пришлось погибнуть. При таком изображении характера не видно его развития. Примером этого может служить Этеокл. Взяв власть в свои руки, он твердо осуществляет ее, принимает решительные меры для защиты отечества и посылает Лазутчика, чтобы точно узнать о действиях врагов; он останавливает панику, которая слышится в речах женщин, составляющих хор; когда Лазутчик сообщает о движении неприятельских отрядов и о предводителях их, он, расценивая их качества, назначает со своей стороны соответствующих начальников; в его руках сосредоточены все нити военных планов, он все предусмотрел; это — идеальный полководец.

Несомненно, что образ навеян бурными военными переживаниями эпохи греко-персидских войн. Но вот Этеокл слышит, что к седьмым воротам идет его брат; он видит в нем смертельного врага, и этого достаточно, чтобы созрело его решение. Хор пытается остановить его, но ничто не может заставить его изменить решение. Тут проявляется уже ярко выраженная индивидуальность. Он сознает весь ужас этого и даже не видит надежды на благополучный исход, но все-таки не отступает и, словно обреченный, идет, чтобы пасть в единоборстве. Он мог свободно выбирать образ действий, но по собственной воле, во имя поставленной цели идет на битву. Его образ обладает большой силой патриотического пафоса: он умирает сам, но спасает отечество («Семеро против Фив», 10 — 20; 1009—1011).

Еще большей силы достигает Эсхил в образе Прометея. Это лучше всего можно увидеть, сравнивая образ трагедии с его мифологическим прототипом, например, в поэмах Гесиода, где он представлен просто хитрым обманщиком. У Эсхила это — титан, который спас род человеческий, похитив для людей огонь у богов, хотя и знал, что за это его постигнет жестокая кара; он научил их общественной жизни, дав возможность собираться у общего, государственного очага; он изобрел и создал разные науки; он — смелый борец за правду, чуждый компромиссов и протестующий против всякого насилия и деспотизма; он — богоборец, ненавидящий всех богов, новатор, ищущий новых путей; во имя своей высокой идеи он готов принять самую жестокую казнь и с полным сознанием выполняет свое великое дело. Не мысль первобытного человека, а высокое сознание людей V в. могло выносить такой образ. Таким его создал гений Эсхила, и мы теперь называем людей такого склада титанами.

Прометей был излюбленным героем К. Маркса, который в предисловии к своей диссертации в назидание современникам повторяет богоборческие слова Прометея: «Я просто ненавижу всех богов» (975). И далее он показывает стойкость истинного философа, цитируя ответ Прометея на угрозы Гермеса (966-96 9):

На службу на твою, — знай хорошо —
Своих мучений я не променяю.
Да, — лучше быть служителем скалы,
Чем верным вестником отца Зевеса.

Свое рассуждение К. Маркс заключает такими словами: «Прометей — самый благородный святой и мученик в философском календаре» 15 .

В «Агамемноне» главным действующим лицом является не Агамемнон, который показывается только в одной сцене, — хотя вокруг его имени сосредоточивается все действие, — а Клитемнестра. Образ Агамемнона служит только фоном, на котором выделяются и преступление и образ его убийцы Клитемнестры. Этот царь — «великий лев», утомленный невзгодами длительной войны, но сильный, чтимый своими верными подданными властитель, хотя в прошлом он давал много поводов для неудовольствий, особенно войной из-за преступной жены — тем более, что уже перед началом похода прорицатель предупреждал об ожидавших его тяжелых потерях (15 6 сл.). Но Агамемнон научен горьким опытом, он знает о многом, что происходило на родине во время его отсутствия, для многих за это должна наступить расплата (844-850). Его образ становится тем более великим, что ему противопоставляется в качестве преемника Эгисф — трус, не имевший смелости совершить злодеяние собственной рукой, а предоставивший это женщине. Эгисф способен только хвалиться — «как пред курицей петух» — так характеризует его хор (1671). Хор в глаза называет его женщиной (1632). Орест в «Хоэфорах» также называет его трусом, способным лишь бесчестить ложе мужа (304).

Чтобы понять образ Клитемнестры, надо помнить, что в эпосе убийство Агамемнона описывалось совершенно иначе. В «Одиссее» (I, 35-43; IV, 524-}535; XI, 409) главным виновником называется Эгисф, а Клитемнестра только его сообщницей. У Эсхила же Эгисф появляется лишь после окончания дела и преступление приписывается всецело Клитемнестре. Поэтому ее образ наделяется исключительной силой. Это женщина с умом, твердым, как у мужа, — так характеризует ее в прологе Страж, а позднее и старцы хора (11; 3 5 1). Для женщины нужны необыкновенная твердость и сила воли, чтобы в отсутствие царя успокаивать волнения в государстве, порождаемые тревожными слухами с места военных действий. Она должна обладать вероломством, лицемерием и притворством, чтобы не навлечь на себя подозрений. Длинной льстивой речью она встречает Агамемнона, чтобы усыпить его подозрительность. А у того есть основания подозревать что-то неладное в доме. Он иронически замечает, что речь жены по длине соответствует продолжительности его отсутствия (915 сл.). Сцена, в которой она убеждает Агамемнона пройти по пурпуровому ковру и старается рассеять его смутное предчувствие и суеверный страх, принадлежит к числу замечательных образцов творчества Эсхила. Но вот она добилась своего. Зловеще звучит в ее устах двусмысленная молитва Зевсу (973 сл.):

Зевс, Зевс-вершитель, мне мольбу сверши!
Пекись о том, что должен совершить!

Когда затем она выходит, чтобы позвать во дворец Кассандру, ее речь дышит злобой и угрозой. И, наконец, убийство совершилось. Она появляется перед зрителями (вероятно, на подвижной платформе — «эккиклеме») с секирой в руках, обрызганная кровью, с кровавым пятном на лице и стоит над трупами Агамемнона и Кассандры. Теперь уже притворство не нужно, и она с грубой прямотой заявляет, что исполнила дело, которое замыслила давно. Правда, она пытается смягчить ужас своего злодеяния тем, что будто бы она мстила за свою дочь Ифигению и за измену мужа с Хрисеидой и Кассандрой. Но ясно, что дело не в этом. Старцы хора потрясены случившимся. Поступок Клитемнестры представляется им нечеловеческим; им кажется, что она опьянела от какого-то ядовитого зелья: в этот момент в ней видно что-то демоническое (1481 сл.). Но она уже пресыщена пролитой кровью и заявляет, что готова отказаться от дальнейших убийств (1568 — 1576), и, действительно, позднее, когда Эгисф со своими телохранителями хочет расправиться с непокорными старцами хора, она своим вмешательством предотвращает кровопролитие и уводит Эгисфа во дворец. Из последней сцены видно, что властвовать будет она, а не он.

В трагедии есть еще замечательный образ пророчицы Кассандры, — той самой, которая получила дар прорицания от Аполлона, но обманула его, отвергнув его любовь, и наказана тем, что никто не верит ее предсказаниям. По воле богов она влачит несчастную жизнь отверженной нищенки и вот, наконец, пленницей попадает в дом Агамемнона, чтобы тут найти себе смерть. Особый трагизм получает этот образ вследствие того, что героиня сама знает ожидающую ее участь, чем и вызывает еще большее сострадание хора (1295—1298). Несколько сходна с ней в «Прометее» И 6, несчастная жертва любви Зевса и преследований Геры.

В двух других трагедиях «Орестеи» образы действующих лиц уже не возбуждают такого интереса, как только что рассмотренные. Клитемнестра в «Хоэфорах» уже не га сильная и гордая женщина, как прежде: она страдает, ожидая мести Ореста. Весть о смерти сына пробуждает в ней противоположные чувства — и жалость о нем и радость избавления от вечного страха (738). Но вдруг оказывается, что не Орест погиб, а убит Эгисф, а перед нею стоит грозный мститель. В ней на минуту еще пробуждается прежний дух, она кричит, чтобы ей скорее подали секиру (889). Орест в «Хоэфорах» и «Эвменидах» выступает как орудие божества и поэтому несколько теряет индивидуальные черты. Однако, когда он видит перед собою распростертую на коленях мать, которая раскрывает вскормившую его грудь, он содрогается и колеблется в своем решении. «Пилад, что мне делать? пощадить ли мать?» — обращается он к своему верному другу и спутнику (890). Пилад напоминает ему о повелении Аполлона, — он должен выполнить его волю. По требованию религии, он как убийца, несущий на себе скверну, должен удалиться из страны и где-нибудь получить очищение. Потрясенный своим делом, Орест велит показать ему одежду, которой, как сетью, опутала Агамемнона Клитемнестра в момент убийства и на которой видны следы нанесенных ударов, и он чувствует, как ум у него начинает мутиться. Он хочет найти оправдание своему поступку, успокоить голос совести... и видит страшные образы Эриний. В таком состоянии он предстает и в следующей трагедии — в «Эвменидах», пока не получает оправдание на суде Ареопага. Так показывается внутренний мир героя.

Из второстепенных лиц немногие наделены индивидуальными чертами. Интересно, например, представлено нравственное ничтожество и трусость Океана в «Прометее» (377 — 396). Полно жизни простодушное горе старой Нянюшки Ореста, когда она узнает о его мнимой смерти (743 — 763).

Аристофан отмечал склонность Эсхила достигать особого эффекта, представляя героев, хранящих в течение целой сцены угрюмое молчание («Лягушки», 911 — 913). Такова первая сцена «Прометея», сцена с Кассандрой в «Агамемноне», сцена с Ниобой в недавно найденном отрывке из трагедии с одноименным названием.

9. ЯЗЫК ЭСХИЛА

Эсхил, создавая удивительные титанические образы, нуждался для воплощения их в таком же могучем языке. Как основоположник жанра драмы, сложившейся на основе эпоса и лирики, он естественно воспринял и стилистические традиции этих жанров. Если трагедия, имеющая вообще серьезный характер, отличается своей величавостью и торжественностью, то язык Эсхила обладает этими свойствами в наибольшей степени. Это особенно видно в партиях хора, которые пользуются искусственным дорийским наречием и выражают различные музыкальные мелодии. Диалогические части продолжают традицию ионийско-аттической ямбической поэзии, но, сохраняя величавость старины, в изобилии пользуются ионизмами и всякого рода архаизмами. Нарастание трагического пафоса искусно оттеняется переходом от спокойного диалога к тончайшему лирическому «ком-мосу» — лирическим репликам между действующим лицом и хором, как, например, в «Агамемноне» в сцене с Кассандрой (1072—1177) и в сценах плача в «Персах», и в «Семеро против Фив». Когда диалог приобретает особенно быстрый темп, ямбический стих сменяется восьмистопными трохеями — тетраметрами.

Язык Эсхила отличается богатством и разнообразием лексики. Тут много слов редких и малоупотребительных, даже вовсе не встречающихся у других авторов. Обращает на себя внимание изобилие сложных слов, соединяющих в себе несколько корней или начинающихся двумя-тремя приставками. Такие слова содержат сразу по нескольку образов, что до крайности затрудняет перевод их на другой язык. В некоторых случаях Эсхил старается даже индивидуализировать речь своих героев. Оттеняя иностранное происхождение Данаид, он вкладывает в их уста, а также в уста египетского герольда иностранные слова. Особенно много иностранных слов в «Персах».

Речь Эсхила очень эмоциональна, богата образами и метафорами. Некоторые из них проходят как лейтмотив через всю трагедию. Например, мотив корабля, носимого по бурному морю, — в «Семеро против Фив», мотив ярма — в «Персах», мотив зверя, попавшего в сеть, — «Агамемноне» и т. д. Захват греками Трои представляется, как скачок коня, — того деревянного коня, в котором скрывались греческие вожди («Агамемнон», 825 сл.). Приезд Елены в Трою уподобляется приручению молодого львенка, который, сделавшись взрослым, перерезал стадо у своего хозяина (717 — 736). Клитемнестра называется двуногой львицей, вступившей в связь с трусливым волком (1258 сл.). Интересна также игра слов, основанная на созвучиях, как: Елена — «захватчица» кораблей, мужей, города (helenaus, helandros, heleptolis, «Агамемнон», 689); Аполлона Кассандра называет «губителем» (apollyon, «Агамемнон», 1080 сл.).

Указанные особенности типичны для всего стиля трагедии. Открытые недавно отрывки из сатировских драм Эсхила показали, что в них Эсхил приближался к языку разговорной речи. Некоторые исследователи отвергали принадлежность «Прометея» Эсхилу, ссылаясь на особенности в языке этой трагедии. Однако эти отличия не выходят из круга выражений, встречающихся в сатировских драмах Эсхила. Возможно и влияние комедий Эпихарма, с которыми Эсхил познакомился во время пребывания в Сицилии около 470 г. Но уже Аристофан шутливо указывал на тяжеловесность языка Эсхила, на «бычачьи» выражения, непонятные зрителям и громоздкие, как башни («Лягушки», 924, 1004).

10. ОЦЕНКА ЭСХИЛА В ДРЕВНОСТИ И ЕГО МИРОВОЕ ЗНАЧЕНИЕ

Переворот, произведенный Эсхилом в технике драмы, и сила его таланта обеспечили ему выдающееся место среди национальных поэтов Греции. В течение всего V и IV вв. до н. э. он сохранял значение выдающегося поэта, и его произведения получили исключительное право на повторные постановки. Аристофан в комедии «Лягушки» поставил его на первое место среди знаменитых трагиков. Он охарактеризовал его как воспитателя народа (1471—1473) и подлинного представителя поколения марафонских бойцов («Ахарняне», 181; «Облака», 987). Около 330 г. до н. э., по предложению оратора и политического деятеля Ликурга, в перестроенном театре Эсхилу был поставлен памятник наряду с другими знаменитыми драматургами. Тогда же были собраны его сочинения в тщательно выверенном государственном списке. Эсхил оказал сильное влияние не только на греческую, но и на римскую литературу: Энний, Акций и Сенека занимались переработкой его произведений.

В новой литературе влияние Эсхила можно видеть у многих поэтов — у Кальдерона, Мильтона, Вольтера, Гёте, Шиллера, Шелли, Байрона, Леопарди и других. Эсхил, как известно из воспоминаний Лафарга, был одним из любимых поэтов К. Маркса. Гёте назвал «Агамемнона» в письме к В. Гумбольдту от 1 сентября 1816 г. «мастерским из мастерских произведений» — «Kunstwerk der Kunstwerke». Особенно сильное влияние и на западную и на нашу литературу оказал «Прометей», образ которого царит в мировой поэзии, захватывая людей самых различных эпох и направлений. Микельанджело увековечил его образ в Сикстинской капелле. Кальдерон написал драму «Статуя Прометея» (1679 г.), Вольтер — драму «Пандора» (1748 г.). Гердер написал сцены «Освобожденный Прометей», и на этой основе Лист создал свою симфоническую поэму того же наименования. Вспомним драматический фрагмент Гёте «Прометей», лирическое стихотворение Байрона под тем же названием и «Освобожденный Прометей» Шелли.

М. В. Ломоносов обращался к сюжету Прометея в «Письме о пользе стекла» 1752 г., где он писал:

Иные, знать хотя, кто с неба мог принесть (огонь. — С. Р.),
Представили в своем мечтанье Прометея.

А. Н. Радищев в «Песни исторической» (1807) говорит о подвиге Геракла, который «предерзка Промифея, что с небес похитил пламя, от злой казни избавляя, убил врана, что терзает на Кавказе его перси». Т. Г. Шевченко с Прометеем сравнивает угнетенный народ и верит, что «встане правда, встане воля», и в бессмертии Прометея видит прообраз бессмертия народа. Н. П. Огарев написал стихотворение «Прометей», в котором клеймит тиранию Николая I. Каролина Павлова перевела отрывки из «Прометея». Пытался его переводить А. В. Веневитинов, В. Г. Белинский и А. И. Герцен высоко ценили этот образ. Большое значение мифу о Прометее придавал А. М. Горький. Можно сказать, что Прометей является излюбленным образом всех народов.

Кроме того, в русской литературе можно указать переводы сцен из разных трагедий Эсхила, сделанные А. Ф. Мерзляковым. А. Н. Майков и Леся Украинка на основе «Агамемнона» создали: один — драму, вторая — поэму под названием «Кассандра».

Сильное влияние образы Эсхила оказали на Р. Вагнера. Русскому композитору С. И. Танееву принадлежит опера «Орестейя». А. Н. Скрябин написал симфонию «Прометей» и т. д.

Могучие образы Эсхила, прошедшие через всю мировую историю, все еще полны живой силы и неподдельной простоты. Они продолжают находить отклик и в советском изобразительном искусстве и литературе. Свою трилогию о жизни К. Маркса Г. И. Серебрякова назвала «Прометей» (1963).

Примечания.

1 Белинский В. Г. О стихотворениях Баратынского. — Полн. собр. соч., т. 1, с. 322.

2 См.: Энгельс Ф. Письмо к М. Каутской от 26 ноября 1885 г. — Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд., т. 36, с. 333.

3. Маркс К. Капитал. Т. 1. — Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд., т. 23, с. 346, прим. 24.

4. Энгельс Ф. Происхождение семьи, частной собственности и государства. — Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд., т. 21, с. 118.

5. Об аристократическом характере совета Ареопага говорит Ф. Энгельс в «Происхождении семьи, частной собственности и государства». — См.: Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд., т. 21, с. 105.

6. См.: Геродот. История, VI, 114; VIII, 84; Эсхил. Персы, 403 — 411.

7. Греки нередко смешивали название персов с их соседями мидянами.

8. О новонайденной дидаскалии см.: Тронский И. М. Оксиринхская дидаскалия Эсхила о Данаидах. ВДИ, 1957, № 2, с. 146—159.

9. Афиней. Пирующие софисты, VIII, 39, р. 347 Е.

10. Цит. по переводу В. Г. Аппельрота (М., 1888).

11. Энгельс Ф. К истории первобытной семьи. — Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд., т. 22, с. 216-217. Ср.: Гегель Г. Ф. В. Эстетика. Т. 2. М., 1940, с. 38, сл.

12. См.: Маркс К., Энгельс Ф. Из ранних произведений. М., 1956, с. 24—25.

13. См.: Маркс К. К критике гегелевской философии права. — Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд., т. 1, с. 418.

14. В трагедии «Семеро против Фив» три актера требуются лишь в последней сцене, а в «Прометее» — в первой. В том и в другом случае эта роль, пока еще действовало правило о двух актерах, могла выполняться с помощью «парахорегемы», т. е. добавочного актера.

15. Маркс К., Энгельс Ф. Из ранних произведений, с. 25.

Миф о Прометее - один из самых часто упоминаемых в литературе мифов Древней Греции.
Стоит упомянуть, что этот миф относится к самому позднему периоду мифологии Древней Греции, называемому "отрицание мифологии", а значит, сам по себе содержит сомнение в классических истинах более ранних мифов - благости мироздания, справедливости и, особенно, бессмертии богов.
Размышлять над судьбой титана начали сами мифотворцы, да как. Один из ярких примеров - трагедия Эсхила "Прикованный Прометей".

До нас дошла только средняя часть не сохранившейся трилогии Эсхила, повествующая о наказании Прометея за подаренные людям огонь и ремёсла, а затем и за отказ раскрыть тайну будущего свержения Зевса. Прометея мы оставляем свергнутым в Тартар.
Главное откровение здесь - смертность Громовержца и его неправая, тираническая жестокость, которой противостоит Прометей.

Прометей - богоборец. Обладая даром предвидения, он точно знал, что похищение огня обернётся для него бедой, но над людьми сжалился, не ожидая от них никакой защиты. Хотя освободил его как раз смертный, пусть и полубог.
Похищение огня - символ творческой борьбы человека с природой, символ цивилизации (и тут мифологическое сознание уже трещит по швам, потому что борьба с силами природы и богами в него не вписывается, ну, на то и "отрицание мифологии"). Прометея клеймят позором боги и приспешники Зевса - Сила и Власть. Гефест ему сочувствует, но приковывает к скале надёжней некуда. Океаниды над ним плачут, но и упомянуть не забывают, что на властителя замахиваться негоже. Все недоумевают, на что он помогал пылинкам-людям.

Тут Эсхил делает интересный новый для того времени ход - передаёт функции главного героя от хора к одному персонажу - Прометею. Тем самым делая невиданное дело - родовое начало тогда сильней было, нежели индивидуальное, и вот так поступить - дать герою высказываться самому и отдельно, когда на сцене нету более никого (кстати, тем и независимость подчеркнул, чтобы рассказ о похищении огня не выглядит объяснением или просьбой о жалости) - было новаторством нешуточным.

Но вернёмся к герою. Прометей уверен в своей правоте, хоть и удивлён, с какой жестокостью Зевс расправляется с ним, помогшим ему когда-то обрести трон. Он упоминает о роковом для Вседержителя судеб пророчестве, но не желает говорить, в чём оно заключается, никому, кроме Ио.
Она, как и Прометей, стала жертвой тирании Зевса, её тоже осуждают Океаниды, хоть и пассивно, упоминая, что в брак надо лишь с равными вступать. Ио Прометей рассказывает, что Зевс сам родит того, кто свергнет его, и лишь он, Прометей, знает, как этого избежать. И о будущих страданиях самой Ио говорит Прометей, и не случайно именно её потомок освободит его.

Финал трагедии заставляет меня радоваться, что заключительная часть трилогии этой была утеряна, потому что в примирение Зевса и Прометея совсем не верится.

Эсхил, биография которого будет рассмотрена в обзоре, считается создателем греческой, а значит, всеевропейской трагедии. Что известно о нем и его творчестве?

Родина и родня поэта

По сведениям из различных источников, в том числе "Википедии", биография Эсхила началась в южно-восточной части Центральной Греции. Он родился в городе Элевсин в 525 году до нашей эры. Он славился своими старинными обычаями, которые были учреждены самой Деметрой. По крайней мере, так повествуют предания.

Направление творчества Эсхила было связано с культом элевсинской Деметры. Однако ареной для него стали Афины. Именно в этом полисе он стал трагическим поэтом. В городе существовал культ Диониса. Он больше известен как но для древних греков он олицетворял собой «вакхический» экстаз. Употребляя вино, греки пришли к выводу, что человеческая душа обособлена от тела. Во время празднований в честь Диониса они исполняли дифирамбы (экстатические поэмы). Они и стали началом трагедии, с которой связана биография Эсхила.

Греческий драматург принадлежал к аристократическому роду. Его брат Кинегир был героем Марафонской битвы. Племянник Филокл - известный автор трагедий своего времени. Сына Эсхила звали Евфорион, он также создавал трагедии.

О биографии Эсхила больше известно по его творчеству.

Периоды творчества

Как же развивался драматург Эсхил? Биографию и творчество можно условно разделить на три периода:

• Юность.

В творчестве этого периода происходила борьба между аттическими дифирамбами и пелопонесской трагедией. Поэтическая деятельность Эсхила началась во времена в Афинах. В это время на празднествах Диониса предпочтение стало отдаваться хорам граждан. У Эсхила появился собственный стиль, который выражался постепенным введением второго актера, использованием в одном произведении аттической драмы и игривого пелопонесского сатирикона, вливанием в трагедию гомеровского героического эпоса.

• Царствование на аттической сцене.

Начался период в 484 году до нашей эры и продолжался четырнадцать лет. В это время происходили две важные битвы - Саламинская и Платейская. В обеих Эсхил принимал непосредственное участие. Слава о поэте распространилась даже на Сиракузы. Царь Гиерон основал город Этну у подножия вулкана в 476 году до нашей эры и пригласил на празднование поэта. Примером творчества является трагедия «Персы», которую он поставил в Сиракузах в 472 году до нашей эры.

• Зрелость.

В это время Эсхилу пришлось разделить свою славу на афинской сцене со своим учеником Софоклом. Драматурги начали использовать трех актеров в своих произведениях. Именно в заключительном периоде техника поэта в драматургии начала прогрессировать.

Техника драматургии

Греческий автор начал писать, когда трагедия являлась лирическим хоровым творением. Состояло оно из партий хора, реплик корифея и одного актера, который мог исполнять одну-три роли. Эсхил первым ввел второго актера. Это позволило передавать драматический конфликт через диалог.

К концу жизни поэт научился управлять несколькими персонажами. Основные действия в последних произведениях стали происходить посредством диалогов.

Оставалось простым строение сюжета. Главный персонаж оказывается в сложной ситуации по воле божеств. Так продолжалось до развязки. Эсхил использовал хор не в роли комментатора происходящего, а в качестве еще одного актера.

Теология Эсхила

В последних произведениях Зевс выступает как всемогущее божество, которое объединило в себе всеобщее равновесие и справедливость.

Эсхил, краткая биография которого рассматривается, в своей теологии создал божественное начало, которое управляет мирозданием, включая царство человеческой морали. Высшие силы наказывают героев за их грехи, преступления.

По Эсхилу, богатство не приводит к гибели само по себе. Однако богатые люди часто склонны к слепому заблуждению, безумию. Подобное приводит к греху с самонадеянностью, за которым и стоит наказание и гибель. По мнению поэта, каждое последующее поколение создает свой грех. Так возникает родовое проклятие. Наказание, которое посылает Зевс, заставляет героя страдать. Так человек перевоспитывается. То есть страдание является позитивной нравственной задачей.

Известные трагедии

Эсхил, биография которого связана с Афинами, создал около девяноста трагедий. До наших дней сохранилось пять произведений:

• «Персы» - в основу положен исторический сюжет о разгромном поражении Ксеркса Первого.
• «Просительницы» - мифологический сюжет о том, как пятьдесят сестер Данаид просят убежища у царя Пеласга и получают его.
• «Семеро против Фив» - повествует об осаде Фив.
• «Орестея» - тетралогия.
• «Прометей прикованный» - наиболее известное произведение о Прометее, который был наказан Зевсом за то, что отдал людям огонь.